Войдя в вагон, мистер Уиллоуби отыскал свободное место и, стараясь причинять как можно меньше беспокойства окружающим, пробрался к нему и сел. Чувство огромной благодарности прямо-таки распирало его: отдых начался блестяще — ни намека на адские головные боли, терзавшие его весь год, от железного обруча вокруг черепа не осталось и следа, как и от сверлившего его голову буравчика, прекратился сумасшедший стук молоточков, сутками звучавший у него в ушах.

— Это перенапряжение, — сказал тогда доктор, — физически вы здоровы как бык, но ваш образ жизни... Ведь каждый день вы сидите за столом, решая одну проблему за другой, и так без конца, пока ваш мозг не сожмется, как тугая пружина. А потом вы идете домой и продолжаете вгрызаться в свои проблемы там. Мало спите, наверно?

Мистер Уиллоуби признался, что да, действительно мало.

— Я так и думал, — заключил доктор. — Что ж, совет здесь только один: отдых и еще раз отдых. Забудьте обо всем, заприте мозг на семь замков. Ничего, кроме легкой болтовни, никаких проблем, даже кроссвордов. Закройте глаза и слушайте шелест окружающего мира. И тогда все будет хорошо, — заверил он.

И все действительно стало хорошо. Мистер Уиллоуби почувствовал улучшение после всего лишь одного дня лечения. А ведь впереди целые недели блаженства и покоя. Конечно, не всегда удается легко отбросить в сторону проблемы, которые приходят на ум: вот, например, сейчас на курительном столике рядом с его креслом лежит газета, а в ней заголовок со словами:

"Экономический кризис вновь потряс страну”. Мистер Уиллоуби поспешно отвернулся, а газету засунул подальше, на полку под столиком.

Победа незначительная, но все равно приятно.

За окном мелькали холмы и долины. Он лениво следил глазами за столбиками с отметками расстояния, которое им предстояло еще проехать, и мало-помалу начал погружаться в сон, как вдруг понял, что в сознание, помимо его воли, проникает чей-то голос. Его кресло углом примыкало к креслу его соседа, полного седовласого человека, целиком поглощенного беседой со своим спутником. Сам по себе голос звучал негромко, но не прислушиваться к нему было невозможно — так шепот профессионального актера отчетливо слышен во всех уголках зала, вплоть до самых дальних рядов галерки. Голос был так ясен и отчетлив, что, даже не желая подслушивать, можно было уловить каждое произнесенное слово, а мистер Уиллоуби к тому же хотел подслушивать совершенно сознательно, потому что беседа в значительной степени представляла собой высокоученое рассуждение на юридические темы. Полный мужчина явно был адвокат с огромным опытом и почти сверхъестественной памятью, и сочетание этих свойств действовало на мистера Уиллоуби так же, как звуки нежной камерной музыки, вылетающие из-под пальцев искусного музыканта.

Внезапно он насторожился, словно терьер, учуявший лисицу.

— Самый интересный случай, с которым мне приходилось иметь дело? произнес звучный голос в ответ на просьбу своего спутника. — Видите ли, сэр, такой случай, бесспорно, был, и, более того, я считаю, что он потряс бы любого юриста, который когда-либо существовал на земле, начиная от царя Соломона. Никогда — ни до, ни после этого — мне не приходилось сталкиваться с таким странным, фантастичным, я бы даже сказал, адским по своему замыслу делом. И какой же у него был конец уже после того, как казалось, что все решено и ничего уже нельзя сделать, — знаете, со стула упадешь, когда вспомнишь. Но давайте я расскажу по порядку.

Мистер Уиллоуби слегка сполз со своего кресла, уперся каблуками в пол и незаметно придвинулся к, креслу своего соседа, так что зазор между ними совсем исчез. Он вытянул ноги, спокойно сложил руки на груди и закрыл глаза, являя собой зрелище человека, спящего глубоким сном. Но на самом деле он бодрствовал, да так активно, как никогда в жизни.

По понятным причинам, начал адвокат, я не стану называть настоящие имена этих людей, хотя с тех пор прошло уже немало лет. Это естественно, ведь речь идет об убийстве с целью обогащения, отлично задуманном, идеально выполненном и к тому же направленном на то, чтобы превратить все, что написано в наших юридических книгах, в самую настоящую пародию.

Жертва — назовем его Хози Сноу — самый богатый человек в городе, довольно старомодный субъект. Помню, он всегда ходил в котелке черного цвета и с жестким накрахмаленным воротничком, даже в самую жару. Он владел банком, фабрикой и еще парой предприятий в тех краях. Среди местных ни для кого не было секретом, сколько стоил этот богач. На день смерти его состояние приближалось к двум миллионам долларов, и, если вы вспомните, какими низкими в те времена были налоги и как высоко стоил доллар, то поймете, почему его так высоко оценивали.

Семейство богача состояло из двух племянников, сыновей его покойного брата. Звали их Бен и Орвилл. Они представляли, можно так сказать, бедную ветвь семьи. Когда отец и мать умерли, им не осталось ничего, кроме старого, запущенного дома, где они оба и жили.

Бену и Орвиллу было в то время лет по двадцать пять, эдакие красавчики, лица гладкие, с правильными чертами, примерно одного роста и сложения. Если бы захотели, они могли бы легко добиться всеобщего признания, но держались они как-то намеренно замкнуто, не сходясь близко ни с кем. Не то чтобы здесь была подчеркнутая отчужденность, нет — они всегда улыбались, если встретишься с ними на улице, здоровались, — но просто им хватало друг друга и люди им были не нужны. В наше время много говорят о ревности между детьми в семье или о всяких там “комплексах братьев”, но только их это совершенно не касалось.

Оба они работали у дяди в банке, но ни у того, ни у другого душа не лежала к этой работе. И хотя они знали, что после смерти Хози все деньги достанутся им, похоже, это их совершенно не радовало. Вообще-то Хози был из таких, знаете, засушенных жилистых субъектов, которые всех на свете переживут, так что надеяться на скорое получение наследства от него — удовольствие сомнительное, и ясно, что братья ждали его с тех самых пор, когда они впервые узнали, что такое доллар.

А пока их, казалось, целиком занимало нечто глубоко чуждое работе в банке, деньгам и всему, что с этим связано. Хози никогда не мог ни понять, ни одобрить этого, он сам не раз мне говорил. Они хотели сочинять песни, и, насколько я могу судить, у них были к этому несомненные способности. Какое бы событие ни случалось в городе, если требовался концерт или какое-нибудь зрелище, Бен и Орвилл всегда были там со своими песнями, причем каждый раз с новыми. Никто не знал, который из них пишет музыку, а который — слова, и уже само по себе это создавало вокруг братьев ореол таинственности. В городе не прочь были посудачить на эту тему, так что можете легко себе представить размеры и нравы этого местечка, если такие вещи могли быть всеобщим объектом для разговоров.

Тишина и покой кончились в тот день, когда Хози Сноу был найден мертвым в своем огромном доме. Его застрелили из пистолета, пуля попала прямо в лоб, в самую середину. Рано утром меня вытащил из постели телефонный звонок — это был прокурор округа, и он-то первый и сообщил мне, что Бен Сноу ночью застрелил своего дядю, арестован и просит меня приехать в тюрьму прямо сейчас.

Едва одевшись, я бросился туда и был совершенно ошарашен, когда увидел Бена: запертый в камере, он безмятежно читал газету, как будто весьма вероятное путешествие на тот свет с веревкой на шее совершенно его не касалось.

— Бен, — обратился я к нему, — ведь ты не сделал этого, правда?

— Говорят, что сделал, — невозмутимо отозвался он.

Не знаю, что озадачило меня больше — то, что он сказал, или то, как он это сказал.

— Что ты имеешь в виду? — продолжал я настаивать. — Послушай, мой мальчик, расскажи-ка лучше мне все, потому что ты можешь оказаться в большой беде.