– Меня зовут Сайрус А. Вильям Лекок.
– Я знаю, знаю...
– Вы меня знаете?
– Виноват?
– Я имею в виду – вы слышали обо мне до нашего знакомства?
– Я... нет. А должен был?
– Дело в том, что я написал несколько работ по уголовному праву...
– О, я, знаете, кроме наших поэтов и Шекспира, мало что читаю.
– Но я не думаю, чтобы поэты или даже Шекспир могли оказать вам большую помощь в расследовании преступлений?
– Ошибаетесь, синьор, ведь мотивом преступления почти всегда бывает любовь. Мы живем, чтоб любить, быть любимыми или страдать от несчастной любви, а здесь – более, чем где-либо!
– Почему?
– Как почему? Потому что это Верона!
– Ну и что?
В первый раз комиссар выразил замешательство.
– Так ведь Верона...
Непонимание американца смутило Тарчинини, и почти шепотом он сказал:
– Но, господин Лекок... Ромео? Джульетта?
– Ромео?.. Ах, да! Шекспир, не так ли?
Итальянец, казалось, испытал некоторое облегчение. По-видимому, он испугался было, что этот заатлантический гость никогда и слыхом не слыхивал о знаменитых влюбленных.
– Шекспир и Верона.
Теперь улыбнулся Сайрус А. Вильям.
– Но позвольте, комиссар, это же театральные персонажи?
– Неправда! Они живы, вечно живы, и окажись вы сегодня вечером, на склоне дня, в каком угодно квартале нашего города, вы увидите бесчисленных Джульетт, спешащих на свидание с бесчисленными Ромео. У нас, синьор, все дышит любовью, и если у вас горячая кровь, чувствительное сердце и хоть капля воображения, пройдитесь по самому узкому, самому темному переулку, и, ручаюсь вам, вы встретите две чарующие тени, которые веками волнуют Верону: Ромео и Джульетту!
Тарчинини умолк, чтобы перевести дух, а Сайрус А. Вильям пожал широкими плечами:
– Нелепость!
– Это жизнь стала бы нелепостью для нас, жителей Вероны, если бы мы перестали верить в бессмертие Ромео и Джульетты!
– И это, конечно, ваши призраки – те самые тени – помогают вам отыскать виновного, ну, скажем, в убийстве?
– Разумеется.
Лекок покраснел от ярости и прорычал:
– You are laughinq at me?
– Виноват?
– Я говорю, вы смеетесь надо мной, синьор Тарчинини?
– Да ничуть не бывало! Поймите же, синьор Лекок! Если Верона насыщена любовью, если любовь – суть жизни, как же вы хотите, чтобы причиной преступлений не была любовь?
– По-вашему выходит, что когда какой-нибудь проходимец душит старуху, или бандит убивает рантье, чтобы ограбить, причиной всему – любовь?
– Я рад, что вы меня поняли.
– И вам когда-нибудь удается задержать преступника?
Игнорируя издевку, комиссар ответил:
– Всегда, синьор. Верона – один из редких в Италии городов, откуда никому не удается бежать.
– Из-за любви, разумеется?
– Конечно. Преступник спутан по рукам и ногам еще прежде, чем мы его арестуем.
Сайрус А. Вильям встал, прямой, как палка:
– Синьор комиссар, я в совершенстве изучил методы уголовной полиции Соединенных Штатов, я провел не один месяц в научной атмосфере Скотланд-Ярда, я, не хвастаясь, могу сказать, что методы, употребляемые в Германии, в Швейцарии, в Голландии, известны мне, я признаю, что нравы французской полиции несколько сбивают меня с толку, я думал, что в испанской полиции увидел худшее, что может быть на старом континенте, но никогда, запомните, никогда я не слыхал такого набора глупостей, какой вы мне сейчас выдали! Это просто немыслимо! Вам, кажется, неизвестно, синьор комиссар, что уголовный розыск – это наука, в которой лаборатория играет важную роль! Вам бы надо побывать в Соединенных Штатах и ознакомиться с нашей службой! У нас, синьор комиссар, у нас привидений не водится!
– А что им там делать?
– What?
– Я говорю, синьор Лекок, что климат Соединенных Штатов не подходит для привидений. Им нужны старые стены, грязные улочки, полуразрушенные замки... Гигиена убивает приведения... И потом, в них надо верить.
– Если хотите знать мое мнение, синьор Тарчинини, то пора вашей стране усвоить некоторые уроки...
– Она так долго преподавала всему миру, синьор, что нет больше ничего, чему ее могли бы научить... а уж тем более вновь прибывшие юнцы, даже если прыти у них больше, чем такта. Синьор Лекок, я попросил бы вас не судить, пока не приглядитесь...
Широким жестом он указал на окно.
– Смотрите! Вечер опускается над Вероной, да к тому же весенний вечер!
– Я думаю, как и везде в Западной Европе?
– Кет, синьор, не как везде! У нас темнота – как бархат. Ночь в Вероне – это занавес, который Бог подымает и опускает, но спектакль происходит за занавесом. Сейчас я покажу вам актеров, ибо играет весь город, но каждый сам себе актер и зритель.
– Молодые еще, может быть, но старики...
– Старики, как и молодые, синьор, потому что одни молоды всей молодостью любви, а другие стары всей древностью любви...
– Синьор комиссар, я никак не предполагал, входя в ваш кабинет, что мне придется выслушать лекцию о любви.
– В Вероне, синьор, трудно говорить о другом.
– Мы в Соединенных Штатах гордимся тем, что не примешиваем к делу своих чувств. И, извините, синьор Тарчинини, но мне кажется, что перед полицейским следователем вы то же, что у нас ребенок перед полисменом.
– Вы меня радуете, синьор! Ни за что бы не хотел бы походить на полицейского! А теперь, если вы не против, я поведу вас в один ресторанчик на виа Ластре, около понте Алеарди, где угощу таким "rizi e luganica"[1] какого вы сроду не пробовали, и таким «torto di mandorle»[2], что вы измените свое мнение насчет благосклонности к нам небес. Все это мы запьем таким bardolino[3], о котором я ничего не скажу, предоставив суждение вам.
– Мне совсем не нравится ваша антигигиеническая пища!
Тарчинини недоверчиво поглядел на американца:
– Вы, наверно, шутите, синьор?
Лекок сообразил, что и впрямь неуместно открывать дискуссию о сравнительных достоинствах национальных кухонь и что, к тому же, в отеле ему тоже не подадут тех блюд, по которым он испытывал ностальгию: огромных бостонских креветок со сладким майонезом, бифштекса с жареным луком, яблочного торта и одной-двух бутылок ледяной кока-колы! К счастью, кока-кола была даже в Вероне, как доказательство того, что пионеры цивилизации не должны отчаиваться. Итак, Сайрус А. Вильям с покорным вздохом принял приглашение комиссара, утешаясь мыслью, что в его багаже есть солидный запас бикарбоната. Уже на выходе Тарчинини вскричал:
– Madonna Santa! Я чуть не забыл предупредить жену, что не приду к обеду!
Он бросился к телефону /американцу казалось, что этот странный полицейский ничего не умеет делать спокойно/ и потребовал синьору Тарчинини таким тоном, словно речь шла о жизни и смерти. Скандализованный, смущенный в своем пуританском целомудрии, Лекок услышал:
– Алло! Это ты, голубка моя? Да, это твой вечный возлюбленный. Радость моя, не жди меня к обеду, я тут с американцем, который изучает нашу работу... Я все объясню... Но ты же знаешь, что я люблю только тебя! До свиданья, моя любовь! До свиданья, моя Джульетта!
Этого уже Лекок не мог вынести, и когда комиссар повесил трубку, он вскричал:
– Не станете же вы меня убеждать, что синьору Тарчинини зовут Джульеттой!
– А что такого? Меня же зовут Ромео!
* * *
Сайрус А. Вильям не одобрил "rizi e luganica" и едва притронулся к торту с миндалем, через силу пригубив bardolino, крепость которого еще усилила его тоску по гигиенической трезвости родной кока-колы, – но он был достаточно хорошо воспитан, чтобы не выдать себя, а Тарчинини достаточно деликатен, чтобы ничего не заметить. Когда они вышли из ресторана, майская ночь обволакивала Верону. Комиссар вызвался проводить гостя до Riva San Lorenzo e Cavour, где тот остановился, но повел его кружным путем, заводя в исторические улочки и подталкивая локтем при виде слившихся в объятии фигур в закоулках, под портиками или даже сидевших на краю тротуара. Тарчинини, казалось, испытывал особую гордость при виде таких возмутительных сцен. У входа в отель, прощаясь с американцем, комиссар спросил:
