— Послезавтра…
— Может, его найдут, а может — и нет.
— Но как же драгоценности?
— Я сделаю так, что полиция найдет их не у вас дома, а совсем в другом месте… Не падайте духом, Перрин… у каждого в жизни бывают трудные минуты… Дьедоннэ просто бес попутал… А вы теперь переберетесь к нам, и заживем одной семьей…
— Элуа… насчет этой девки… Эммы… он что, и вправду хотел уехать с ней?
— Забудьте об этом, Перрин… Мертвым надо прощать… всем мертвым…
Она упрямо покачала головой.
— Нет, никогда я ему не прощу, что хотел меня бросить!
Маспи спускался вниз по Монтэ-дель-Аккуль, раздумывая, что каждому дается печаль по его мерке. Перрин, несомненно, огорчило, что ее муж оказался убийцей и грабителем, но по-настоящему потрясла только его измена… Несчастная!
По правде говоря, когда Перрин сообщила об исчезновении мужа, никто особенно не рвался разыскивать Дьедоннэ Адоля. Ее заверили, что проведут расследование и обо всем сообщат, а потом вежливо выпроводили. И память о Дьедоннэ погрузилась в лавину бумаг еще надежнее, чем его тело — в воды Средиземного моря.
Больше всего забот эта история доставила опять-таки Великому Маспи. Снимать пояс с драгоценностями итальянца он не решался и с каждым часом все тревожнее обдумывал проблему, как принести все это в полицию, не навлекая на себя подозрений в убийстве Ланчано. Не говоря уж о том, что, если его вдруг арестуют под тем или иным предлогом и обнаружат пояс, на будущем можно ставить крест.
Спасение неожиданно явилось к Элуа в образе Тони Салисето. С тех пор как исчезли его подручные, корсиканец маялся, как грешная душа. Ему так хотелось кому-то выплакаться, что обрадовала даже встреча с Маспи. Каид предложил ему выпить. И вот, когда Тони стал вспоминать Боканьяно, Элуа вдруг посетило озарение.
— Славный был малый этот Луи… и преданный… верный как пес… Эх, и зачем твой папаша прихватил с собой ружье?.. Надо ж было пристрелить моего единственного друга… Заметь, я на старика не в обиде, но все же… Разве это достойная смерть для Луи? Он заслуживал лучшего…
— Гильотины?
— Не шути над мертвыми, Маспи! Это не принесет тебе счастья!
— Боканьяно жил вместе с тобой?
— Нет… снимал комнату на улице Мариньян, в доме двести пятьдесят четыре… Но вообще-то ходил туда не часто… Так, пристанище, где можно отдохнуть часок-другой…
— А родственники у него есть?
— Нет… по сути дела, я был его единственным родичем…
Хозяйка дома, у которой снимал комнату Боканьяно, встретила Великого Маспи не слишком любезно.
— Вы ему родня?
— Да, двоюродный брат, приехал прямиком из Аяччо. Луи заплатил вам за комнату?
— Да, до следующей недели, так что вам надо бы забрать оттуда барахло…
Элуа вытащил несколько тысячефранковых банкнот.
— Это вам за беспокойство.
Домовладелица тут же заулыбалась и рассыпалась в благодарностях.
— Ах, как приятно встретить понимающего человека…
— Вы позволите мне заглянуть в комнату? Очень хочется взглянуть, как жил мой бедняга кузен…
Женщина хотела проводить Элуа, но он вежливо отказался, скорчив печальную мину.
— Нет, мне надо побыть одному и собраться с мыслями… мы ведь вместе росли…
Хозяйка отступила, растроганная видимым волнением гостя.
— Я… я понимаю вас. Простите…
Маспи недолго пробыл в комнате корсиканца. Вниз он вернулся с легкой душой, но напустил на себя скорбную задумчивость человека, которому только что довелось размышлять о смерти и бренности человеческого существования.
— Бедный Луи… — вздохнул он. — В глубине души он был не таким уж дурным…
Чужое волнение заразительно, и женщина охотно согласилась:
— О да, несомненно!
— Стоит поглядеть на вас, мадам, и послушать — сразу ясно, что вы хорошо знаете жизнь…
Она попыталась гордо выставить вперед то, что и в лучшие времена не отличалось пышностью, и глубоко вздохнула, показывая всю меру своей усталости от вечных столкновений с самыми разнообразными проявлениями порока.
— Что верно — то верно… Мало кто столько всего повидал…
— Вряд ли я открою вам секрет, сказав, что мой несчастный кузен имел довольно своеобразные представления о том, что мы с вами называем порядочностью?
Женщина стыдливо потупила глаза.
— Да, я я впрямь кое-что слышала… И потом, хак он умер? Разве это достойная смерть для приличного человека, а?
— Увы!.. К несчастью, я на государственной службе… И мне бы очень не хотелось, чтобы кто-то проведал о моем родстве с Луи Боканьяно… на работе таких вещей не любят… Поэтому, если сюда придет полиция, очень прошу вас, сделайте такую любезность — не говорите им, что я сюда заглядывал. Хорошо?
Несколько новых банкнот окончательно усыпили возможные сомнения хозяйки. Провожая Маспи, она поклялась всеми своими предками, а также обитателями небесной тверди, что скорее позволит разрубить себя на кусочки, чем причинит хоть малейшие неприятности такому любезному и щедрому господину.
Возвращаясь на улицу Лонг-дэ-Капюсэн, Элуа был очень доволен собой: теперь, избавившись от изрядной тяжести как в прямом, так и в переносном смысле слова, он явно повеселел. Но дома Великий Маспи застал Пэмпренетту. Селестина утешала ее, как могла. Не успел муж закрыть за собой дверь, мадам Маспи крикнула:
— Дьедоннэ исчез!
Элуа с непроницаемым видом человека, давно привыкшего к любым передрягам, стал расспрашивать о подробностях, а потом тоже постарался облегчить горе Пэмпренетты, уверив, что ее отец достаточно стар и хорошо знает, что делает. Наконец пришел Бруно. Он сразу понял, что лучший способ отвлечь девушку от печальных мыслей — обнять ее покрепче. Селестина приготовила всем аперитив, и Великий Маспи, воспользовавшись небольшой паузой в разговоре, небрежно бросил:
— А как насчет всех этих убийств? Вы там у себя в полиции уже разобрались, что к чему?
Бруно с довольно жалким видом пришлось признаться, что, как и его коллега Ратьер, он по-прежнему топчется на месте. И это, разумеется, сильно влияет на настроение дивизионного комиссара…
— Ну, я-то не полицейский, и все же… — не глядя на сына, заметил Элуа.
— Все же — что?
— По-моему, вы… как бы это сказать?.. Короче, ищете не там, где надо.
— А ты мог бы предложить что-нибудь получше?
— Я? Да откуда ж мне что-либо знать об этом грязном деле? Тем не менее у меня есть свои догадки, и на вашем месте… ну, да вам, профессионалам, виднее…
— Нет, ты все-таки скажи!
— Хочешь — верь, а хочешь — не верь, малыш, но я не сомневаюсь, что убийцу надо искать в окружении Салисето!
— Боканьяно мертв, а Бастелика — в тюрьме.
— Бастелику вы сцапали первым, а вот Луи дедушка пристрелил через много дней после убийства итальянца…
— Но мы же обыскали все его вещи!
— Знаешь, Бруно, у таких, как эта парочка, наверняка должны быть надежные норы по всему Марселю… Кстати, не далее как вчера я встретил Тони… Он все никак не может переварить смерть Боканьяно… Так вот, в разговоре он сказал мне, что Луи снимал комнату на улице Мариньян, в доме двести пятьдесят четыре… А я даже и не подозревал об этом!
— И мы тоже! — удивленно воскликнул Бруно.
Элуа вновь чувствовал себя Великим Маспи, поэтому он лишь чуть насмешливо улыбнулся сыну.
— Кто бы мог подумать?
Вечером, ложась спать, Маспи представлял себе, какую физиономию скорчит Салисето, узнав, что его ближайший помощник припрятал целое состояние и после смерти Луи он мог бы безбедно жить на эти деньги, причем никто бы никогда не докопался до правды. Есть с чего навеки потерять покой. Великолепная месть за пощечину… И в эту ночь Элуа уснул с легким сердцем и спокойной совестью.
Ни разу за все время службы в полиции дивизионный комиссар Мурато не испытывал такого изумления, как в тот момент, когда инспектор Бруно Маспи высыпал ему на стол целый поток сверкающих драгоценностей. Он долго рассматривал украшения, потом вскинул глаза и недоуменно пробормотал:
