— Ну-ну… agnellina mia… dolcezza de mio cuore[20]… Не плачь больше… Ни один мужчина, кроме меня, не стоит того, чтобы о нем плакали. Но я, я уже занят… А малыш? Ты ведь его вырастишь, правда? Он станет таким же красивым, как его папа… нет, даже лучше, потому что унаследует и красоту мамы… Представляешь? Если родится мальчик, из него выйдет настоящий сердцеед!

Но Стелла погрузилась в такое отчаяние, что не слышала ни слова. Вздрагивая от рыданий, она замкнулась в своем горе. Несчастная девушка овдовела, не успев выйти замуж, и безвозвратно потеряла не только любимого, но и уважение соседей. А о малыше и говорить нечего…

Ромео никогда не мог спокойно смотреть на так тяжко страдающую женщину. Его тоже душили слезы. И не только потому, что Тарчинини вообще имел обыкновение плакать и от радости, и от грусти, а просто богатое воображение помогло ему мгновенно отождествить себя со Стеллой и разделить ее боль. Он ласково гладил волосы девушки.

— Успокойся, бедняжка… Подумай о малыше… Ты же не можешь накормить его слезами, верно?.. Disgraziata creatura…[21] На свете нет ничего страшнее любви, и уж я кое-что об этом знаю!

Но Стелла не успокаивалась, и Тарчинини стал гладить ее по спине, по плечам, целовать в щеку и нашептывать все ласковые слова, какие только приходили ему в голову.

Войдя в контору Праделла на виа Пио Квинто, инспектор Дзамполь сразу понял, что там происходит что-то необычное. Секретарши, машинистки и стенографистки как угорелые метались по коридорам, словно муравьи в развороченном бессовестным прохожим муравейнике. На Алессандро никто не обращал внимания, и ему пришлось остановить какую-то рыжеволосую девушку, бежавшую по коридору со стаканом воды.

— Синьорина…

— Подождите минутку!

Девушка попыталась вырваться, но инспектор крепко держал ее за руку.

— Нет! Полиция!

— А?

— Что здесь происходит?

— Одна из наших коллег потеряла сознание, и мы никак не можем привести ее в чувство… Боюсь, как бы она не умерла, Santa Madre! Может, теплая вода с сахаром…

— Ну, если она при смерти, вряд ли это поможет, правда?

Девушка посмотрела на полицейского с крайним отвращением.

— Ma que! Неужто у вас совсем нет сердца?

Дзамполь пожал плечами:

— Когда-то было…

Он отпустил девушку, и та мгновенно исчезла. Зато откуда-то выскочил плюгавый человечек и, явно очень нервничая, сердито завопил на всю контору, еще больше переполошив всех вокруг. При виде полицейского он бросился в нападение, очевидно решив сорвать досаду и раздражение на незнакомце.

— Что вам здесь надо?

— А вам?

От возмущения коротышка так широко открыл рот, что полицейский увидел, в каком плачевном состоянии его зубы. Наконец зияющий провал исчез, гневливый малыш подскочил на месте, затопал ногами, и это принесло куда больший результат, нежели недавние крики и угрозы, — странный балет служащих прекратился в мгновение ока, и все они с живейшим интересом уставились на собеседника Алессандро.

— Вон отсюда! — завопил тот полицейскому.

— Нет.

— Ах нет? Ну, мы сейчас поглядим!

— И глядеть нечего — полиция!

— Что?

— По-ли-ция! Вы что, оглохли?

Человечек мгновенно успокоился и сменил тон:

— И что вам угодно?

— Сказать пару слов Изе Фолько.

Как волшебные слова в сказке, упоминание имени Изы оживило застывших от любопытства девушек. Они снова заволновались и застонали, а сердитый коротышка рявкнул:

— Ma que! Так ведь Иза Фолько — та самая, что сейчас лежит в обмороке!

Алессандро Дзамполь бросился в комнату, где уложили больную, и, выгнав всех, остался с ней наедине. По правде говоря, Иза вовсе не собиралась на тот свет. Просто кто-то из сослуживиц, услышав по радио о смерти Нино Регацци, передал ей, и девушка потеряла сознание. Отчаянно всхлипывая, Иза призналась полицейскому, что нисколько не сомневается: останься берсальер в живых, он бы непременно к ней вернулся, потому что никого, кроме нее, не любил. Дзамполь, сообразив, что рассуждения девушки, несомненно, почерпнуты из сентиментальных романов и модных шлягеров, в досаде покинул контору. Последний допрос позволял сделать лишь два вывода: что Иза неповинна в убийстве и что она непроходимо глупа.

Увидев, что его сестра сидит на коленях у пожилого господина, а тот ее гладит, целует и нашептывает какие-то нежности, Анджело Дани на мгновение остолбенел, потом так яростно выругался, что зазвенели стекла, Стелла вскочила, а из кухни вылетела тетушка Пия.

— Тихо! — приказала она. — Я все слышала! Анджело, ты пять раз напишешь фразу: «Я плохо воспитанный мальчик и прошу Господа простить меня за то, что оскорбил Его слух!» Стелла, садись вместо меня за кафедру и потом расскажешь, как вел себя Анджело!

Она ушла в кухню, Тарчинини, вытирая глаза, размышлял, уж не снится ли ему вся эта сцена, а Дани, вне себя от бешенства, отчитывал сестру:

— Ну а мне и за кафедру садиться не надо, я и так вижу, как ты себя ведешь! Afrontata! Vergogna della famiglia![22] Что, солдат тебе уже мало, шлюха?

Незаслуженная обида и напоминание о Нино так потрясли Стеллу, что она разразилась жутким, нечеловеческим воем. Соседи на верхних и нижних этажах распахнули окна и начали переговариваться: «Что случилось?» — «В чем дело, режут кого-нибудь, что ли?» — «Вы слышали, донна Мария?»

Анджело замахнулся на сестру, но Тарчинини бросился между ними.

— Piano![23]

Анджело попытался ребром ладони отшвырнуть полицейского, но тот крепко вцепился в него.

— Attenzione![24]

Парень в свою очередь схватил комиссара за лацканы пиджака:

— Это вы, синьор, поберегитесь, если сию секунду не объясните мне, по какому праву держали мою сестру на коленях!

— А разве отец семейства не имеет права утешить девочку, которая годится ему в дочери?

Анджело хмыкнул:

— Так, по-вашему, Стелла нуждается в утешениях?

Решив, что слова излишни, Ромео молча указал на девушку — та все еще рыдала, уткнувшись в спинку кресла.

— Что это с ней?

— Да все из-за берсальера Нино Регацци.

Анджело сжал кулаки и стиснул зубы.

— Лучше б этому типу добром попросить у меня руки Стеллы, до поживее!

— Он не придет!

— Вот как? И прислал с поручением вас?

— Нет, но мне все же пришлось сообщить вам…

— Я убью Нино Регацци!

— Нет!

— Нет? А кто мне помешает?

— Не кто, а что. Он уже мертв, синьор.

— Мертв? Нино мертв?

— Сегодня ночью его закололи кинжалом возле самой казармы.

Наступила тишина. Тарчинини внимательно вглядывался в лицо молодого человека.

— Поэтому она и плачет? — спросил Анджело.

— А по-вашему, не с чего?

— Да уж… и кто теперь даст имя ее малышу?

— Вы.

— Вы что, рехнулись?

— Почему? Хотите вы того или нет, а ребенок в любом случае будет носить фамилию Дани.

— Никогда!

— Ну, знаете, вас никто даже не спросит.

— Это мы еще увидим! И вообще, вы-то кто такой, синьор В-Каждой-Бочке-Затычка?

— Ромео Тарчинини, комиссар уголовной полиции.

Сообщение потрясло Дани как гром среди ясного неба.

— Из уголовной полиции? — тупо повторил он.

— Совершенно верно. Представьте себе, всякое убийство мгновенно вызывает у нас пристальный интерес, а искать убийц — наша прямая обязанность. Разве вы об этом не знали?

— Но это не объясняет, почему вы оказались в моем доме!

— Правда?

— На что вы намекаете?

— Ни на что я не намекаю, Анджело Дани, а просто и ясно говорю: вчера в присутствии дома Марино вы виделись с Нино Регацци и угрожали убить его, если он не женится на вашей сестре. Так или нет?