Наблюдали, как дергался палец на палец, при пальце, отставленный, вставленный, – на неподвижно лежащей, как мертвой, его левой кисти; мизинец же правой, вправляющий пуговицу, – на показ для других; то – десница; а шуйцей[45] – под скатерть, поймав на ней взгляд Сослепецкого, точно меж ними вдруг непобедимая острая очень прошлась неприязнь.
И тут подали чайные чашечки: севрский фарфор, леопардовых колеров, – с пепельно-серыми бледнями, с золотоватыми блеснами.
Севрский фарфор леопардовых колеров
Чашечку чайную, – севрский фарфор леопардовых колеров, – взяв двумя пальцами, чтобы разглядывать росписи: пепельно-серые, красные пятна.
– Ке сэ рависсан![46]
– Регардэ![47]
Тигроватко предметик сняла:
– Что, прелестная, – да?
Безделушка: пастушка фарфорово-розовая, с лиловато-сиреневым тоном:
– Пастушка: Лизетта!
– Максятинский князь приобрел обстановку, – по случаю: распродает.
– Ке ди т'эль?[48] – протянулась Лебрейль.
– Жаль: отшиблена ручка!
– Была – с флажолетом; играла на нем – пасторали, над бездной: эль а тан суффэр[49].
Пшевжепанский, застыв, как оскалясь, – под локтем у Джулии, пав в ноги ей, чтоб прыжком оказаться в беседе: свой вкус показать, как оценщика старых фарфоров; тут что-то случилось с Друа-Домардэном —
– пастушка, ни слова по-русски —
– парик, борода, стекла черные, точно кордон, быстро выступивший, защищаться стал лицо: за очки, за парик, – оно село, взусатилось, импровизируя жест кандидата на красную ленточку Лежион д'онер[50], с неожиданной словоохотливостью объяснял он, что – ехал в Москву с мадемуазель де-Лебрейль, своим секретарем, своим другом – куа?5 |Тут – комедия: он, сама, виза, – в Москве сел без визы; имел тэт-а-тэты с кадетами.
Скажем и мы от себя: в кабинэ сепарэ[51] он случайно сошелся с Пэпэш-Довлиашем, московским масоном, «фразуцом» по стилю, кадэ (психиатр); кабинэ сепарэ[52], потому что – с запретною водкой, скавьяр молосбль [53] (это – выучил) и под напевы гнусавенькой Тонкинуаз [54] запевал Николай Николаич, Пэпэш-Довлиаш).
О, дорожная скука: фи донк[55] – ожидать глупой «визы!
Москва – только станция!
Так с разговора о качествах севрских фарфоров – к задачам войны; закрутил бороды кончик бронзовый.
Гекнуло тут: громкий гек, точно в уши влепляемый, но обращаемый к Джулии:
– Ля бэт юмэн![56]
– Друа д'онер: друа де л'ом![57] – пояснял Домардэн.
– Друа де мор![58] – геком, в уши влепляемым, в ухо влепил Пшевжепанский.
– Бьен дй, мэ мордан![59] – повернулся с кривою усмешкой к нему Домардэн, будто с вызовом; и —
– дрр-дрр
– ДРРРРР —
– выдрабатывали залетавшие пальцы, вцепляясь ногтями в пятнастую скатерть.
Мадам Тигроватко ушла, влокотяся, в подушечки, в тускло-оранжевые; на мизинец изогнутый нос положила; играла икрастой ногою на свесе.
Черная ручка с кровавым цветком
Мадемуазель де-Лебрейль, чтобы это прервать, стала взаверть, бросая блеснь черночешуйчатой талии нервно; портьеру рукой подняла; и – лорнировала, восхищаясь: гранаты, пестримые смурыми мушками, стены диванной; и шторы – коричнево-черную гарь, из ковров желто-пепельных, точно курящихся дымом, и скатерть, и вазы оранжевой выблески:
– Вла с'э ля фламм. Ву з'эвэ з'энсандьэ вотр мёбль пар се руж. (Вот так пламя: вы мебель свою подожгли; я – ослепла.)
Друа-Домардэн даже голову вытянул прямо туда, где – два кресла гранатовые, как огнь, распылались на бледно-зелено-желтые тускли, пятнимые еле; в гранатовом кресле орнамент теней; в нем сидит манекен, вероятно: перо утонченное, вскинуто точно над красным креслом; конечно, мадам Тигроватко – художница, так ли?
Черч тенл из кресла взлетел; и перо под драпри протопырилось; а у Друа-Домардэна углом брови сдвинулись в платомимическом жесте, напоминающем руки, соединенные ладонями вверх.
Точно пением «Miserere» пропел этот лоб: а в ответ из диванной, как арфы эоловой вздох!
Вскрик Лебрейль на всю комнату:
– Юн фамм нуар! (Это – черная женщина!)
Из-за портьеры же крокуса красный цветок зажимала, как веточка, тонкая, черная ручка.
Пан Ян, приседая, как будто собравшися прыгнуть – с окрысом, – став красным, и ртом, и зубами, сквозь воздух впивался в Друа-Домардэна; став синим, как труп, Сослепецкий встал; и – тотчас сел. А мадам Тигроватко:
– Сэ рьен: повр фамм; элль а тан суффер. (Нет, пустяки: о, бедняжка, – так много страдала.)
По-русски:
– Она добивается визы во Францию! Тут же в диванную:
– Мадам Тителева?
Мадам Тителева
И оттуда, где ручка качала цветок, – закивало перо; и явились поля черной шляпы: под ними лица – пятно черное (все завуалено), рот обнаженный и красный, а губы разъехались на меловом подбородочке с пренеприятной гримаскою —
– с тоненьким —
– «Ну?».
Тут Друа-Домардэн, позабывши про пальцы, – с отчаяньем ставки последней до… до… до того, – что —
– с положенной позы рука как сорвется – к губам: дергать, мазаться пальцем о палец! А задержь – вдогонку; кисть сжатая – под подбородок: упала на кресло!
Все – миг!
– Юн приэр[60], – обратилась к нему Тигроватко.
– А во сервис[61], – слишком громко: взволнованно громко!
Ему объясняли: содействие, визу, он может достать, – для мадам; жест – к головке.
Головка в портьере ждала: можно было подумать, что дамочка, тут же присев за портьерой, прилипнув, как кобра, к стволу баобаба, – нацелившись на леопарда, готова – зигзагом: слететь с баобаба.
«Простите, мадам: я забыла о вас; вы зайдете узнать о решении».
Черная дамочка, змейка, протянутая плоскочерным листом, как у кобры, конечности верхней, а не плоскочерными, вытянутыми полями увенчанной черным пером черной шляпы, – не вышла, а вылизнула перед ними: перчатка – до локтя; осиная талия; вовсе безгрудая, вовсе безбокая, – черная вся; потекла; их минуя, на шлейфе (а не на ногах), как змея, на змеящемся кончике хвостика.
Всех поразил под густою вуалью ее подбородочек: бледный, как мел; он – – с улыбкой безглазой и злой: ртом глядел, как кусая; перо, утонченно протянутое, точно удочка, дергалось.
Вылизнула из гостиной.
Молчали.
Один Сослепецкий – в переднюю: к ней!
Ну?
А?
Друа-Домардэн?
Вновь построилась корреспонденция носа со щечною впадиной, координируйся с головой: корпус – строился; задержь – окрепла; стиль позы, которою он интонировал, – точно молоссы тяжелые, молотом выбитые: три ударных: —
– дарр! —
– дарр! —
– дарр! —
– вот что есть молосс! Греки древние с ним шли: на бой.
Как прыжком леопардовым, – в дверь!
Сослепецкий, настигнув в передней, увлек в боковой коридор мадам Тителеву: серебро эксельбантов, серебряный сверк эполетов, царапанье шпор Сослепецкого, зыби материи шелковой; и – как барахтанье в шероховатых, коричнево-красных коврах, заглушающих шаг, – в той дыре, куда мороком вляпались пестрые пятна на бронзовом фоне, как шкура боа[62].
