— Она воспользовалась случаем, чтобы произнести целую речь: «Дельфина Надаль исключена из балетной школы и больше сюда никогда не вернется. Никогда! Наказание очень строгое, но оно соответствует ее вине: ведь поступок Дельфины чуть не привел к трагическим последствиям. Это наказание для вас должно послужить предупреждением, должно отбить у вас охоту не слушаться старших. Если мы требуем дисциплины, то исключительно для вашего же блага… Дельфина солгала. Ваша подруга виновна, но наказание превращает и ее в жертву. Вам необходимо помнить об этом, и пусть этот случай станет для вас уроком!»

Вера и Рейнетт сказали, что они плакали, слушая эту речь.

Как раньше Сюзон, я предложила им, чтобы все сказали правду… Но Вера тоже ответила, что не стоит усложнять положение и что месье Барлоф все уладит. Чтобы поддержать меня, Рейнетт заверила, что все подружки никогда не забудут, что я сделала ради них. Для них я стала кем-то вроде Жанны д'Арк.

Жанна д'Арк! Конечно, она национальная героиня и о ней много говорят, но я бы предпочла не иметь такой славы! Я бы предпочла славу без костра, в конце-то концов!

Мне необходимо было поговорить с месье Барлофом, но в то же время я не решалась зайти в театр. А вдруг меня увидит Дюмонтье? Или учителя? Или надзирательницы?

Вера и Рейнетт отправились на разведку и сообщили, что путь свободен. Я проскользнула в дверь за ними. Мне было очень стыдно, чувствуя себя преступницей, идти по этому театру, который я так любила.

В ожидании, пока начнется репетиция, мэтр работал один на большой пустой площадке. Вера и Рейнетт открыли передо мной тяжелую дверь, ведущую на сцену, и подтолкнули, шепнув «Ни пуха, ни пера!». И я пошла по направлению к месье Барлофу. Он-то думает, я пришла репетировать. О! Как бы я этого хотела, но вместо этого придется разговаривать…

Мэтр удивился, что я еще не в костюме, потому что репетиция должна была вот-вот начаться, да, конечно, он подумал, я пришла работать. Я с отчаянием посмотрела на него и собрала все свое мужество:

— Я не могу репетировать!

— Почему?

— Потому что меня исключили…

— Как это так?

— Выгнали из школы… Я больше там не учусь…

Такой всегда суровый мэтр чуть не расхохотался:

— Ну и ну! Что ж ты такое сделала, а? Рассказывай!

— Я была на крыше в тот вечер, когда случилось несчастье.

Мэтр не понял. Его вовсе не касались все эти истории, связанные с детьми… Но он меня выслушал и воскликнул:

— На крыше!

— Просто так, чтобы позабавиться, — выдавила из себя я.

Теперь он уже не собирался смеяться.

— Позабавиться? Да что же у тебя здесь? — Он постучал меня по лбу. — Я дал тебе роль, и вот как ты меня отблагодарила! Отправилась валять дурака на крышу!

Я умоляла простить меня. Но у него был по-прежнему очень недовольный вид.

— Ты знаешь, что сделала? Ты предала меня! Значит, ты не любишь свое дело? Значит, ты и меня не любишь?

Я не люблю месье Барлофа!!! Я, которая только и думает о нем! Чтобы доказать ему это, я сказала:

— Если мне не дадут танцевать Галатею, я покончу с собой!

Он погладил меня по голове:

— Успокойся! Успокойся! Я увижусь с директором после репетиции и попробую защитить тебя. Приходи завтра.

Его доброта подбодрила меня, и я решилась спросить:

— А сегодня вместо меня будет репетировать Жюли?

— Естественно.

Но видя, как слезы покатились у меня из глаз, он добавил:

— Но я тебе обещаю: Галатея без тебя не пройдет…

Теперь мне надо было как-то убить время. Как ужасно ничего не делать, привыкнув к тому, что, наоборот, ни на что не хватает времени! Должно быть, сейчас Жюли репетирует вместо меня… Как мне плохо… Ах, скорее бы завтра, скорее бы завтра!

Домой мне надо было вернуться к пяти. В ожидании я бродила по Парижу. Мне хотелось быть дома, с мамой, но в то же время я страшилась оказаться рядом с ней. Как тяжело врать ей! Но это необходимо. Завтра все уладится, и я смогу начать новую жизнь.

А еще мне очень хотелось есть. Еще бы — с утра одна маленькая булочка и плитка шоколада в полдень. Да, мне очень хотелось есть.

Люди смотрели на меня. Какой-то противный мужик испугал меня: он хотел дать мне конфет, но он был противный, и мама не разрешает разговаривать на улице с незнакомыми, так что я сбежала.

Укрылась я в Тюильри. Там было много мам с детьми. Они играли… Они были так беззаботны… Им-то не в чем себя упрекнуть! И я бродила по саду, шла, возвращалась обратно, притворялась такой же, как они… К примеру, делала вид, что меня жутко интересуют кораблики, плавающие в большом бассейне, или ослы, на которых, пронзительно крича, гарцевали ребятишки…

В саду было на что посмотреть: люди, статуи, фонтаны, растения, очертания цветников… Но на самом деле я ничего не видела. Из-за этого я спугнула целую стаю голубей, которых кормила какая-то старушка. И сама испугалась еще больше, чем они, потому что старушка посмотрела на меня с диким бешенством. Я поскорее убралась, но, оглянувшись, увидела, как голуби возвращаются к ней.

Я хотела отдохнуть в зеленом уголке, на лужайке. Там стояли две скамьи. На одной из них сидела очень красивая девушка с книжкой в руках. Ее присутствие меня успокоило, и я села напротив нее. Но вместо того, чтобы улыбнуться мне, красивая девушка вроде бы вовсе и не обрадовалась моему появлению — видимо, я чем-то ее раздражала. Чуть позже к ней подошел молодой человек. Я смотрела на них. Они, кажется, чем-то были раздосадованы и сразу же ушли. Конечно, я помешала им! Им было неприятно, что я здесь и наблюдаю за ними.

Я осталась одна, и пока дети в Тюильри играли, их игры, да и сам сад вернули меня к мыслям о балете, в котором я должна была танцевать. Я не спала, но как будто видела сон, я грезила наяву…

Настоящий сад Тюильри как бы растворился, уступив место театральному скверу. И все гуляющие в нем — дети, родители, все-все как бы превратились в исполнителей из балета «Как живая». А я сама — в маленькую Галатею, куклу, которая оживает, благодаря своему создателю — Ивану Барлофу.

С ним я делаю свои первые шаги. Создатель и кукла идут медленно-медленно. Он держит ее за руку. Я останавливаюсь, он отпускает меня, и уходит, и возвращается, протягивая ко мне руки. Тогда я сама иду к нему.

Потом я иду все быстрее и быстрее, я бегу, я прыгаю, я ухожу все дальше и дальше, я прыгаю все выше и выше, Иван хочет удержать меня но — играя — я вырываюсь, счастливая от того, что живу, от того, что он подарил мне жизнь.

Становясь все более и более ловкой, проворной и уверенной в себе, я преодолеваю все препятствия, и вот я уже на краю бассейна: я вижу ужас в глазах месье Барлофа. Но я бесстрашно иду по воде, я танцую на воде… Месье Барлоф в восторге, он смотрит на это чудо…

Но тут появляется сторож. У него лицо Дюмонтье. Пораженный, он смотрит, как я прогуливаюсь по воде. Потом свистит и бросается ко мне. Но — погружается по шею в воду… Он продолжает свистеть, а я кружусь и кружусь вокруг его головы, одетой в форменную фуражку.

Иван зовет меня… Я слушаюсь, ступаю на землю. Тогда появляется мадемуазель Лоренц в виде красивой девушки, одетой няней… Иван оставляет меня, чтобы следовать за ней… И я остаюсь одна… Меня охватывает страх, небо хмурится… И я снова вижу, как все было на крыше. Только на этот раз падает не Бернадетта — падаю я. Падаю, падаю…

Я закричала… И увидела, что меня окружили птицы, а чей-то голос вернул меня к реальности:

— Не бойся, они добрые…

Это оказался дяденька, наверное, большой друг птиц и детей, во всяком случае мне так показалось: он был очень милый. Он с интересом посмотрел на меня и спросил, почему у меня такой испуганный вид и что я делаю тут совсем одна.

Птицы летали вокруг него. Мне было нечего ответить, я немного отступила назад и пустилась наутек. У меня была теперь только одна цель: вернуться домой. Потому что пришло время.