— Дала Катя.

— Катя?! Погодите. А у нее откуда?

— Прислали из Москвы. Полгода назад.

— Ничего не понимаю. Мои фотографии прислали из Москвы Кате? Кто?

— Это я и хочу узнать. Кому вы давали эти снимки?

— Никому. Нет, никому. Я был уверен, что они лежат в моем архиве. Никто из моих домашних никогда туда не заглядывает. Да я и сам последний раз видел их года три назад… Впрочем…

— Что — впрочем? Что, черт возьми, впрочем?!

— Не кричите, Герман, — попросил Тольц. — Вы же не думаете, что это я кому-то отдал снимки, чтобы разрушить вашу семейную жизнь? Мне тогда показалось, что снимки не все. Что их должно быть больше. Но решил, что это мне показалось.

— Вам не показалось, — буркнул Герман. — Кто мог взять их из вашего архива?

— Есть у меня предположение, мне только сейчас пришло это в голову… Когда я уезжал из Москвы, отправлять багаж мне помогал один наш сотрудник. Это было лет пять назад, вскоре после дефолта. Он приехал с микроавтобусом. Пока прособирались, стемнело. Решили ехать в Шереметьево утром. Ну, выпили. Вы же знаете, какое настроение бывает накануне отъезда. Уезжаешь навсегда. Хоть теперь и можно вернуться, но сам-то знаешь, что уже не вернешься. Годы не те. И все, что оставляешь, обретает новую ценность… Проговорили полночи, я показывал свои фотоальбомы. Он остался ночевать у меня в кабинете. Утром отвезли багаж в Шереметьево. Мне и в голову не могло прийти…

— Кто этот сотрудник?

— Саша Борщевский, — ответил Тольц и тут же решительно покачал головой.

— Нет, он не мог взять снимки. Зачем? Это совершенно невероятно.

— Это вероятно, — сказал Герман. — Потому что их нет там, где они должны быть. И есть там, где их быть не должно.

— Вы полагаете… Но вы же друзья! Борщевский всегда говорил, что он ваш друг! Еще со студенческих лет!

— Да, друг, — кивнул Герман. — Такой друг в жопу влезет и за сердце укусит. Заберите, Ян, они ваши. Верните их в свой архив.

— Нет, — отказался Тольц. — Они ваши. Они уже стали фактом вашей жизни. К сожалению.

Герман перебрал снимки, пытаясь представить, с какими чувствами смотрела на них Катя. А сам он, как бы сам он смотрел на такие снимки, если бы на них был не он, а Катя с чужим мужчиной? И с темной злобой, с бешенством понял: он бы ее убил. Он бы убил ее! Он бы ее убил!

«Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные…»

Герман собрал со стола фотографии, вместе с конвертом сунул в бумагорезательную машину и нажал кнопку «Старт». Заработали ножи, превращая снимки в бумажную лапшу, и у Германа появилось ощущение, что он вырезает из души что-то такое, без чего станет беднее.

— Мне очень жаль, Герман, что я невольно вас подвел, — проговорил Тольц. — Поверьте, искренне жаль.

— Это не ваша вина. Вы сказали, что я выручил вас в трудную пору…

— Да. Вы оказали мне такую услугу, за которую я никогда не смогу расплатиться.

— Сможете, — возразил Герман. — Кто хочет купить у вас акции «Терры»?

Тольц замялся.

— Ладно, не говорите. Он сразу предложил купить у вас все восемь процентов ваших акций?

— Нет, сначала предложил продать четыре процента плюс одну акцию. Я отказался. Смысл? Если продавать, то весь пакет. Тогда я смогу сразу купить хороший дом и жить спокойно. А так — ни то, ни се. Он с кем-то проконсультировался и согласился. Это важно?

— Да, — кивнул Герман. — Это самое важное.

Четыре процента плюс одна акция Тольца и сорок шесть процентов в сумме давали Кате контрольный пакет.

— Я сам скажу, кто этот посредник, — предложил Герман. — А вы скажете, да или нет. Борщевский?

— Да.

До самолета оставалось полтора часа. Герман заехал в банк и получил подтверждение тому, о чем уже догадался. Три миллиона четыреста тридцать тысяч долларов — столько было на их семейном счету. Герман оставил распоряжение, изменившее режим пользования вкладом. До тридцати тысяч долларов Катя могла снять самостоятельно. Чтобы получить большую сумму, требовалась подпись Германа.

Через полтора часа, пристегнувшись ремнями в кресле «боинга» компании «Люфтганза», взявшего курс на Франфурт-на-Майне, он словно бы провалился в бездонную тьму. Но и во сне, как ощутимо присутствующие в хвостовом салоне гул турбин и вибрация, судорогами проходившая по фюзеляжу, неотвязно пульсировала пустая, совершенно не ко времени, лишенная практического содержания мысль: контракт на поставку обуви российской армии. Иногда выныривая из забытья, Герман пытался понять: почему этот контракт, на котором давно поставлен крест, привязался к нему, как рекламный слоган, почему мысль о нем сидит в подсознании, как заноза?

О том, что Управление тыла Минобороны намерено закупить два миллиона пар ботинок для солдат и офицеров российской армии, Герману сообщил Иван Кузнецов еще в ту пору, когда он был вице-президентом «Терры» и генеральным директором Московского представительства. А до него эта информация дошла через военных финансистов, с которыми он имел дело при распродаже имущества Западной группы войск. Госзаказ на два миллиона пар обуви — о таком контракте можно было только мечтать. Когда же стали известны условия, у Германа вообще голова пошла кругом. Управление тылом объявило закупочную цену: двадцать пять долларов за пару. Хорошие кожаные ботинки можно было сшить за двенадцать долларов. Двадцать шесть миллионов прибыли — было за что бороться.

Герман прекрасно понимал, что получить этот подряд будет очень непросто. «Терра» уже занимала прочные позиции на российском рынке, имела крепкую производственную базу и была вполне способна выполнить даже такой масштабный заказ. Но при выборе подрядчика это вряд ли будет иметь решающее значение. Не отщипнуть от такого куска — это противоречило бы всем традициям российского чиновничества, и военные в этом смысле не были исключением. Весь вопрос состоял в том, каким будет откат.

Герман встретился с заместителем начальника отдела полковником Семенчуком, который готовил документы для начальства и при всей незначительности своей должности был в деле распределения подрядов главной фигурой. Встреча была назначена в кабинете полковника в здании Управления тылом в старом громоздком доме на Солянке. Иван Кузнецов приехал с Германом, но на встречу не пошел. В Управлении его помнили по скандальной истории с имуществом ЗГВ, могли узнать, это предопределило бы отношение к самому Герману. Он остался ждать в чахлом сквере, примыкавшим к стоянке для служебных машин, обставленном киосками с сигаретами, пивом, курицами-гриль и шаурмой.