Вадим Георгиевич начал прибираться, торопливо запихивая вещи в ящики. Заправил постель, растопил печь, чтобы хоть немного согреться. Прибравшись в доме, вышел на крыльцо, раздумывая, где теперь «гаденыша» искать. Может, соседи видели, знают? Ведь в деревне долго незамеченным не проживешь — все на виду.

Вадим вышел из калитки на улицу, огляделся. Около дома Егора стоял его трактор. «Дома», — решил Вадим и зашагал по улице.

Егор действительно был дома. Сидел за столом, на котором стояла большая глубокая сковорода с жареной картошкой, залитой яичницей, торопливо и жадно ел.

— А, привет, кореш! — заулыбался он, увидев Вадима. Привстал, подал руку. — Покушаешь?

— Спасибо, не хочу, — мотнул головой Вадим. — Егор, я тут пацана в дедовском доме оставлял…

— Да, Вадик, удружил ты нам с родственничком! — не дал договорить ему Егор. — Такого наркошy поселил — упаси меня бог! Он ведь тут чуть боты не двинул в одночасье. Едва отходили. У меня от матери таблетки остались, так он их горстями, горстями, будто витаминки. Три дня под капельницей пролежал, понял, да?

— Где он?

— Известно где — в районе, в больнице. Его там держат пока, лечить пытаются, да только известно-дело гиблое. Мне сеструха моя Анька — она там санитарит — рассказывала: раз пять уже его у сейфа с лекарствами ловили — так и норовит ширнуться! И милицией грозили, и в палате запирали —ничего не помогает! Ты бы хоть предупредил нас, что за фрукт! А то мы его с распростертыми объятиями, можно сказать, а он… гнида!

— Мне этого парня спасти надо было. Где у нас больница? — спросил Вадим.

— Как из Гусевки выезжаешь, сразу направо, по шоссе, а там первый поворот. Дорога не очень. А спасти-то от кого? — полюбопытствовал Егор.

— Неважно. От себя самого.

— Да, это верно, — кивнул Егор, — сам он себя и погубит. Съест его болезнь, сточит, как червяк яблоко… Может, все-таки покушаешь? А я бы тебя потом доставил на своем железном коне, как барина.

— Некогда мне. — Вадим кивнул на прощание, вышел за дверь и зашагал по тропинке к своей машине.

Егор посмотрел в окно, зацепил вилкой картошки с яичницей, отправил в рот.

— Завязнешь по дороге, сам потом прибежишь просить вытащить. Только я меньше чем за две пол-литры не соглашусь, так и знай, — сказал он своему далекому собеседнику.

Паша, обливаясь потом, катил по каменному полу большой бидон с молоком. Подкатил к плите, утер рукой пот со лба. Молодая двадцатилетняя повариха Наташа в коротком халатике, под которым колыхались ее большие груди с темными сосками, хохотнула, увидев его.

— Как мышь, мокрый! Вот она, городская-то жизнь, — все в болезненную мокроту уходит, а здесь, глядишь, мужиком станешь, а, Павлуша? — Повариха озорно подмигнула ему и пообещала: — Еще один бидон прикати, я тебя обедом покормлю.

— Сейчас, сейчас. — Паша прислушался к бешено колотящемуся в груди сердцу, тяжело вздохнул. После стольких месяцев бездельного лежания на диване и ежедневных доз любая, даже самая легкая работа давалась ему с огромным трудом.

Паша не торопясь направился к открытой двери, за которой тарахтел грузовичок с бидонами в кузове.

— Умаялся, поди, Павлик! Давай сигареткой попыхтим, небо покоптим, — предложил водитель грузовичка — балагур и весельчак дядя Леша.

Паша присел на ступеньку рядом с водителем, с наслаждением затянулся едкой папироской, закашлялся с непривычки.

— Да, это тебе не анаша! — хохотнул дядя Леша. И что они все к нему привязались с этими наркотиками?! Он уж забыл, как они выглядят — столько времени прошло!

По плохо расчищенной дороге, надрывно ревя, к больнице неслась «девятка».

— Не жалеют движок, — заметил дядя Леша. — Так вот и умают «лошадку» до смерти. Чужой кто-то. У наших вроде ни у кого такой тачки нет…

Паша насторожился, напряженно всматриваясь в силуэт автомобиля. «Девятка» свернула к больнице.

— Ишь ты, к нам! Наверное, больного привезли, — предположил дядя Леша.

В Пашином сознании всплыл мутный силуэт машины около подъезда его дома — пропахший табаком салон, какие-то обрывочные разговоры… Он вдруг выкинул недокуренную сигарету и направился к кухне.

— Ты куда? — всполошился дядя Леша. — А бидон-то?

— Я сейчас, я в туалет, — соврал Паша. Он прошел через кухню, пересек больничную столовую и оказался в коридоре, который вел к приемному отделению. Паша, крадучись, двинулся вдоль стены по коридору, замер, не дойдя нескольких шагов до дверного проема. Через полуоткрытую дверь до него доносились голоса приехавших, спрашивавших о чем-то.

— Пашка Кравцов? Ну, конечно! Он сейчас на кухне девочкам-поварихам помогает, — ответила им дежурная медсестра.

Кравцов? Ну да, ну да, это ведь он сам, того не желая, «поменял» фамилию! После реанимации, когда Паша пришел в себя и увидел склонившихся над ним врачей, его спросили, Кравцов ли он. И Паша автоматически кивнул в ответ, еще не совсем понимая, чего от него хотят. А потом, уже осознав случившееся, решил, что поступил правильно, скрыв от врачей свою настоящую фамилию. Пусть будет Кравцов и пусть никто не догадывается, кто он на самом деле.

— А со здоровьем у него как? — поинтересовался мужской голос.

Паша тут же узнал его, внутренне похолодел, учащенно и неровно забилось сердце в груди. Именно этот голос тогда предложил ему хорошую дозу.

— Сейчас уже не так мучается, хотя тяжело, конечно, мальчонке. Поубивать бы тех, кто его к этому делу приучил. Что же вы за своим братом — и не уследили? Сами-то вон здоровьем пышете.

— Ну, за ним разве уследишь? Что мы только не предпринимали, чтоб спасти его от этой напасти! И лечили, и запирали, а уж денег истрачено — вторую машину купить можно! Можем ли сейчас навестить Пашу?

— Да-да. Вы подождите здесь, я его сейчас приведу. Присядьте на кушеточку.

«Ишь ты, вежливые какие, сволочи! Лечили они!» Паша сделал шаг назад, развернулся и побежал, стараясь не шлепать ногами в тапочках по полу. Он проделал тот же путь, что и несколько минут назад — через столовую и кухню, — и снова очутился около входных дверей. Бидоны уже все, сколько нужно, стояли около плиты, а грузовичок с балагуром дядей Лешей уехал. Паша видел, как грузовичок, урча, медленно забирается на горку — не догнать.

Он растерянно оглянулся. Было на нем больничное одеяние — куртка да штаны, на ногах тапки. В таком виде по зимней дороге не больно разгуляешься.

Подошла повариха Наташа, развязно подпихнула его широким бедром:

— Где бродишь-то, кавалер? Пойдем пообедаем, а то остынет все.

— Наталья, у нас здесь ватник и валенки найдутся? — неожиданно спросил Паша.

— В подсобке, — сказала Наташа. — Только не валенки, а сапоги. В валенках здесь нельзя. А куда это ты намылился, интересно знать?

— Потом скажу. — Паша бросился к подсобке. Сапоги оказались женскими и были по крайней мере на два размера меньше его ноги, но выбирать не приходилось. Он с трудом влез в них, накинул на плечи телогрейку.

— Павлик! — раздался в кухне звонкий голос медсестры.

Паша на мгновение замер. Никогда не был он набожным, никогда не ходил в церковь и не знал молитв, но тут вдруг ни с того ни с сего перекрестился и пробормотал: «Господи, спаси и сохрани!» — после чего рванул из подсобки.

Он выскочил из дверей на яркий свет, побежал по тропинке мимо помойки в сторону темневшего вдали перелеска. По этой тропинке из ближайшего поселка в больницу ходили медсестры и санитарки.

— Паша, вернись, к тебе брат приехал! А как же обед, Паша?! — неслись ему вслед голоса дежурной медсестры и поварихи.

Он знал, что женщины догонять его не станут. Он боялся другого, а до леса оставалось еще не меньше полукилометра…

Нервный с Седым выскочили на крыльцо, запрыгнули в машину. Взревел мотор.

— Подождите, подождите! — На крыльце появилась дежурная медсестра, замахала руками, приказывая им остановиться.

«Девятка» резко развернулась, обдав медсестру снежной пылью, и понеслась по дороге.