Никотиныч выбрался на берег, стал бегать вокруг Лобстера, высоко вскидывая ноги.

— Ать-два, ать-два! Водичка — мёд, а вылезешь!.. — хохотнул он, обрызгав приятеля.

— Морж нашёлся! Давай уже пойдём, глаза слипаются, — недовольно проворчал Лобстер.

— Окунулся, и не слипались бы, — весело отозвался Никотиныч. Назначая встречу под табло на Ярославском, он и словом не обмолвился, куда они едут — боялся прослушивания. Сам для себя тут же решил, что убегут они именно сюда, под Калягин, — кто будет искать их в этой глухомани?

Никотиныч снял трусы, тщательно отжал их, сунул в полиэтиленовый пакет, вытерся полотенцем, надел другие.

— Знаешь, как речка называется? — спросил он вдруг Лобстера.

— Как?

— Жабня.

— Жабня? — Лобстер рассмеялся. — Ты и есть самая главная жаба на этой реке.

— Главная, не главная, однако сколько мы тут с пацанами рыбы перетаскали… Ты рыбачить любишь?

— Терпеть не могу, — честно признался Лобстер.

— Всё с тобой понятно — московская мимоза. Ладно, через пять минут будешь спать сном младенца, — пообещал Никотиныч.

Он оделся, обулся и выкинул вперёд руку, указывая направление.

— Нам туда.

Они взбирались на холм по тропинке между домами. Триллер в коробе не переставая мяукал, чем вызвал ажиотаж среди собачьего населения. Первым в одном из дворов зашёлся истошным лаем седой пёс, видимо выживший к старости из ума, потом к нему присоединился соседский волкодав, затем загремела тяжёлой цепью овчарка во дворе напротив, заставив гостей ускорить шаг, — в общем, через минуту от деревенской тишины не осталось и следа.

— Ты, Триллер, просто международный террорист какой-то, — насмешливо сказал Лобстер. — Всех на уши поставил!

Котёнок испуганно смотрел на хозяина через щели короба, вжимался в пластиковую стенку и недоумевал, из-за чего весь сыр-бор?

Никотиныч зашёл во двор, поднялся на крыльцо, коротко стукнул костяшками в дверь. Никто не отозвался. Второй раз Никотиныч стучать не стал, открыл дверь и, кивнув Лобстеру — давай за мной, — вошёл в сени.

Небольшая горница, разделённая надвое фанерной перегородкой, оклеенной цветастыми обоями, была погружена в полумрак. Воздух в избе был спёртый, словно её не проветривали несколько лет: несло кислятиной и тухлыми яйцами.

Никотиныч приложил руки к печи, Лобстер последовал его примеру. От печной стены шло приятное сухое тепло.

— И кто это по избе шлындрает? — раздался из-за печи скрипучий старческий голос.

— Тёть Варя, это я, Сергей, — торопливо отозвался Никотиныч.

— Какой такой Сергей? — Певуче заскрипела пружинами кровать, послышались шаркающие шаги, сопровождаемые постукиванием палки о пол. Из-за перегородки показалась старуха в каком-то ветхом, не поддающемся описанию платье. Она подслеповато щурилась, силясь разглядеть непрошеных гостей. — Какой Сергей? — повторила она.

— Ирины Ермолаевой сын, — уточнил Никотиныч.

— Иркин? Серёга? — В голосе старухи слышались нотки сомнения. — Иди-ка сюда! — Нашарила в полумраке его руку, потащила за собой к окну. Уставилась, силясь узнать в сорокалетнем мужике пацана. — А не похож, — покачала головой тётя Варя. — До чего ж громоздкий стал! Поперёк себя шире!

— Да я это, тётя Варя, я, — рассмеялся Никотиныч. — Я тут вам подарочков привёз. — Никотиныч расстегнул молнию на сумке, стал выкладывать на стол какие-то свёртки.

— А кто это с тобой? — всё ещё недоверчиво вглядываясь в Никотиныча, спросила старуха.

— Это друг мой, Лобс… Олег, в общем. Вот, решил ему пенаты предков показать. Отдохнуть хотим немного. Телефон на почте работает, нет?

— Телефон? — переспросила старуха. — Я уж третий год со двора никуда не хожу! Почитай, девятый десяток меряю. У Светки спросить надо. Мать-то жива?

— Жива, тёть Варя, жива. Привет вам передавала. Как там её дом, стоит?

— Ага, вот в ермолаевском и будете жить, — кивнула старуха. Она откинула скатерть, выдвинула ящик стола, стала шарить рукой. Протянула Никотинычу ключи на шнурке. — Ране я и сама Иркин дом держала, а теперича соседку прошу. Мать-то когда последний раз была?

— Не знаю, — пожал плечами Никотиныч. — У неё уже лет десять под Москвой дача есть.

— О-о, зато я знаю, — протяжно произнесла старуха. — Третий год уж носу не кажет! Избу-то держать надо: и топить, и править. Одних дров сколько уйдёт? А ежли бы не я? Так и передай: не может ездить, пускай продаст, а у меня уже силов нету. «Под Москвой у неё дача»! — передразнила Никотиныча старуха. — Срам!

— Хорошо, тёть Варь, я скажу, — пообещал Никотиныч.

Когда они вышли на крыльцо, Лобстер с удовольствием вдохнул в себя свежий осенний воздух.

— Ну, ваще!

— А ты думал булки на деревьях растут? — усмехнулся Никотиныч. — Как говорится, не дай бог на старости лет одному остаться! Да ещё в такой глухомани. Умрёшь, и будет дом твой гробом твоим, — неожиданно возвышенно произнёс он.

— Значит, телефона может и не быть? — вернул его на землю Лобстер.

— Давай-ка сначала устроимся, — предложил Никотиныч.

Дом матери, состоявший, как и изба тёти Вари, из двух крохотных комнатушек, разделённых фанерной перегородкой, оказался в полном порядке — горница была чисто убрана, стол застелен новой клеёнкой, Лобстеру даже показалось, что окна вымыты совсем недавно — они радужно поблёскивали под лучами осеннего холодного солнца.

— Смотри, я здесь на каникулах жил. — Никотиныч показал на перегородку, рядом с которой стояла узкая софа с исцарапанной спинкой. На обоях были наклеены вырезанные из «Советского экрана» фотографии актёров и актрис. Некоторых Лобстер не знал — старики. — Молодость моя, — вздохнул Никотиныч. — Когда в шестом классе учился, мы с двоюродной сестрой сюда приезжали. Сколько ей тогда было? Лет шестнадцать? Ну, в общем, как все девки, хотела в театральный поступать и меня тоже этим бредом заразила. Слава богу, выздоровел вовремя, а то до сих пор сопли пускал бы! — Никотиныч сорвал одну из выцветших фотографий, скомкал её и швырнул в ведро со щепками возле печи. — Хочешь, здесь спи, а я на материной, — кивнул он на софу.

Лобстер раскрыл короб, Триллер некоторое время раздумывал, покинуть своё временное пристанище или обождать, потом всё-таки решился — выскочил, осторожно ступая лапами, прошёлся по горнице, принялся обнюхивать углы.

— Только попробуй мне здесь нагадь! — грозно предупредил Никотиныч котёнка. — На улицу будешь ходить, понял?

Триллер шмыгнул под трильяж с прикрытыми зеркальными створками.

— Зато мышей не будет, — сказал Лобстер, укладываясь на софу. — Меня больше нет! — И тут же провалился в сон — сказалась почти суточная нервотрёпка.

Никотиныч проснулся из-за скрипа половиц, открыл глаза и увидел женский силуэт напротив окна. Женщина была окружена солнечным ореолом, а её волосы ярко светились.

«Явление Божьей Матери засранцу Никотинычу», — подумал он, усмехнулся про себя и натянул одеяло до подбородка.

— Кто здесь?

— Здравствуйте, — сказала женщина чуть слышно. Она отошла от окна, и сияние исчезло. — Я стучала, а вы спите. Меня баба Варя прислала. Светлана я, с почты.

— Вы подождите, я встану.

— Ах да, — смутилась женщина. — Я на крыльце подожду.

Скрипнула дверь. Никотиныч торопливо напялил брюки, надел на ноги шлёпанцы, вышел из закутка, где стояла кровать. Лобстер всё ещё спал, отвернувшись лицом к поцарапанной спинке софы.

Было далеко за полдень. Холодное солнце уже клонилось к кромке перелеска на дальнем холме. Теперь Никотиныч сумел как следует рассмотреть женщину. Было ей около тридцати. Высокая, плотная, щёки горят румянцем, будто вымазаны свёклой. Про таких говорят: кровь с молоком.

— С приездом, Сергей Дмитриевич, — улыбнулась она широко.

— Ты меня знаешь? — удивился Никотиныч.

— А как же! — Светлана кокетливо склонила голову. — Вы с моим братом на мостках курили и меня к себе не пускали, вот я родителям и нажаловалась. Попало вам потом здорово. Егора Кондрашова помните?