— Это наше преимущество над враждебными эскадрами, — заметил майор, — так как секрет нашего изобретения, кажется, еще никому не удалось пронюхать…
Он еще не успел окончить фразу, как страшный взрыв потряс стены туннеля, пробуждая бесчисленное эхо в ущельях гор; аэрокар дрогнул на своих канатах; снаружи послышались крики.
Мы ринулись на балкон. Офицеры наклонились над пропастью, отыскивая место взрыва. Не знаю, почему я направил свой бинокль ввысь, к ясному небу. Быть может, смутное воспоминание о вчерашней катастрофе, стоившей жизни моему бедному Вангу, руководило мною. Но я искал не напрасно…
— Майор! — крикнул я, — Майор! Господа! Там, вверху — смотрите!… За тысячу метров отсюда… или больше… смотрите сами! Крейсер! Иностранный крейсер! Сейчас он скроется в облаках… Вот, опять показался.
Майор направил бинокль в ту точку, на которую я указывал рукой.
— Верно, чтоб ему… — выругался он. — Крейсер… небольшой… странной формы… Без сомнения, немецкий разведчик, пустивший в нас разрывной снаряд. Ах, каналья! Теперь улепетывает к северу, прикрываясь облаками. А мы киснем здесь на привязи… Чего же дожидается аэрадмирал?
Тем временем один из офицеров бросился к мегафону за справкой. Спустя несколько мгновений вибрирующая пластинка ответила:
— Граната брошена сверху в лабораторию химиков. Произошел взрыв. Убитых человек пятьдесят, раненых более сотни. Аэрадмирал требует всех офицеров в Зал Совета.
Офицеры поспешили исполнить это распоряжение, а мы спустились вниз и постарались разузнать подробности катастрофы. Оказалось, что граната, пущенная сверху, пробила броню склада, в котором помещалось несколько тонн эфира, бензина, серной кислоты и других реактивов. Все это взлетело на воздух. Мы прошли к месту катастрофы. Там уже кипела работа, производившаяся в полном порядке. Разрывали обломки, тушили пламя, мертвых относили в особое помещение, раненых в госпиталь.
Лужи крови, разорванные, истерзанные, обожженные тела, стоны раненых, вопли заживо сгоравших жертв, еще не освобожденных из-под обломков — все это произвело на меня гнетущее впечатление. Всего сутки — и столько жертв: объятая пламенем Гаага, крейсер английского посланника, погибший со всем экипажем, кроме трех человек, смерть Ванга, теперешняя катастрофа…
— Истребительная война! — пробормотал я…
— Да, — заметил стоявший подле меня солдат, указывая на изорванные трупы, — как подумаешь, что завтра или послезавтра будешь в таком же виде, то щекотно станет…
— Ну, — возразил я, — не всех же убивают на войне.
— Э, сударь, этим прежде можно было утешаться. В старину, точно: на войну ходили и домой возвращались. А теперь, кто пойдет, тот там и останется. Вот увидите сами.
Больно уж хорошо убивать научились… Ну, да к тому и готовились: теперь уж пятиться нечего!
События как будто решились подтвердить это угрюмое пророчество солдата.
Несмотря на суматоху, вопли раненых, крики рабочих, я явственно расслышал какой-то странный глухой гул, донесшийся, по-видимому, издалека, и почти в ту же минуту почувствовал, что земля дрогнула под моими ногами.
В течение нескольких минут никто не мог объяснить, в чем дело. Наконец, я столкнулся с поручиком Дэвисом, который был в свите аэрадмирала, явившегося осмотреть место катастрофы.
— Сейчас сообщили с сейсмографа, — ответил он на мои расспросы, — что стрелки аппаратов указывают несильный подземный толчок в пятистах километрах от Монблана.
— Землетрясение? — изумился я.
— Нет, по характеру толчка видно, что происхождение его иное. Инженеры предполагают взрыв в какой-нибудь первоклассной крепости. Скоро мы узнаем, в чем дело.
Действительно, спустя минут десять, он сообщил нам грустную новость, полученную по линии подземной связи.
— Просто непостижимо, — сказал он. — Город Бельфор взлетел на воздух — без всякой видимой причины; без всякого нападения… Две трети домов разрушены, уцелевшие — в огне, число жертв колоссально. В форте Миотт, господствующем над городом, получена наглая телеграмма из Майнца: — «Разгадку тайны ищите в земле, поглубже. Привет, Todten Fabrik!»
— Todten Fabrik! — повторил Пижон. — «Фабрика трупов» — это прозвище было дано Бельфору в войну 1870–71 г. пруссаками за героическую стодневную защиту от гарнизона, большая часть которого погибла в бою или от лишений… Несомненно, они взорвали его теперь, но как?
Вскоре это выяснилось. Из дальнейших депеш, полученных через Париж по беспроволочному телеграфу, мы узнали, что на глубине ста метров под Бельфором обнаружена подземная галерея, проведенная с востока, очевидно, из какого-нибудь немецкого форта. Разумеется, она была подготовлена заранее, еще в мирное время: сверлящие машины, приводимые в действие на расстоянии, при посредстве электрических волн, вероятно, не один месяц продолжали свою кротовую работу. Огромный заряд плутонита, сильнейшего из взрывчатых веществ последней фабрикации, сделал свое дело.
Но отмщение было близко.
В двенадцать часов последовала отправка полка «летунов»; несколько позднее, в два часа после завтрака, к которому любезно пригласили нас аэрадмирал Рапо, должна была тронуться в путь эскадра из ста пятидесяти аэрокаров.
Мы воспользовались оставшимся временем для сообщения в «2000 год» обо всем нами виденном в арсенале. На центральной станции, заведующий, предупрежденный аэрадмиралом, соединил нас непосредственно с редакцией, и мы протелефонировали столбца четыре — разумеется, сообщая лишь самое существенное. Пижон даже успел передать ряд фотографий, снятых им в течение осмотра.
Покончив с этим делом, мы отправились завтракать. Завтрак был подан на большом белом столе, без скатерти и приборов. Перед каждым из приглашенных (всех было сто пятьдесят четыре человека — командиры аэрокаров, Рапо, Том Дэвис и мы с Пижоном) стояла тарелка с несколькими круглыми лепешечками разных цветов. Этот способ «концентрированного» питания только еще начал входить в употребление. Лепешечки или таблетки называли «бертлотками» — по имени знаменитого химика Бертло, основателя химического синтеза, который еще в те времена предвидел этот результат успехов химии. Каждая таблетка содержала в концентрированной форме порцию какого-нибудь кушанья. Таким образом, не более как в две минуты я успел проглотить порцию бифштекса, рагу из кролика, фазана и ананас в качестве десерта; все вполне удовлетворительного качества. Концентрированные вина также были очень хороши; таблетка быстро таяла во рту и впечатление почти не отличалось от того, которое производит стакан бордо или лафита.
— Как же, однако, Рапо провозгласит тост? — шепнул мне Пижон. — Без тоста не обойдешься, а бокалов нет; не лепешку же поднимать?…
Но адмирал как будто подслушал слова моего помощника. Он обнажил и поднял вверх короткую шпагу, которую офицеры воздушной армии носили у пояса. Его жест был как бы сигналом. Полтораста клинков сверкнули в воздухе; наступила гробовая тишина.
— Товарищи! — сказал адмирал громким, звучным голосом. — Не бокал, а меч поднимаем мы сегодня в честь нашей матери Республики! Этим мечом, символом беспощадной войны, которая начинается, которая уже началась, мы уничтожим противника. Без сомнения, кампания, участниками и жертвами которой мы явимся — вы, господа, и я — будет свирепая, неумолимая, дикая до такой степени, что народы уже не захотят в будущем возобновлять ее. Пожелаем, чтобы так было, чтобы человечество отказалось, наконец, от безумной страсти к резне! Но поклянемся, что заносчивый враг, кошмар Европы, ненавистник свободы и мира, кующий иго народам, не встретит с нашей стороны ничего, кроме опустошения, пожара и смерти! Поклянемся отдать нашу жизнь, чтобы обеспечить победу за Францией и ее союзниками! Я не обещаю вам лавров, наград, радостного возвращения — я, обреченный, веду на смерть вас, обреченных, чтобы дать нашей родине возможность установить вечный мир человечества. Да здравствует Франция! Да здравствует Республика!
Я думал, что зала обрушится от оглушительных криков.
