Качурки, не отстававшие от яхты, гурьбой кидались в воду за остатками пищи с нашего стола. Тосио сказал:
— По всей видимости, усилится ветер. Штормовые ласточки — спутники бури. Что-то мне сегодня не хочется попасть в шторм. Наверное, сказывается некоторая усталость, не физическая, а нравственная усталость после тигровых звезд. Странные создания! Если бы не человек, то в природе могли наступить коренные изменения.
Я вяло сказал, чтобы поддержать разговор:
— Думаешь, наступил бы век иглокожих?
— Возможно, хотя мы еще полностью не избежали опасности. Я думаю, вот так же в мезозойскую эру могли появиться первые ящеры, и затем они миллионы лет владели и морем и сушей.
Яхту тряхнул порыв ветра. Чарли блестяще выровнял крен, лег на прежний курс. Костя проснулся, сел и сказал:
— Лечь в дрейф… — И снова растянулся на брезенте. Мы с Тосио еще с четверть часа поговорили о причудах природы и необходимости не нарушать в ней равновесия сил. Потом Тосио спустился к себе в каюту, сказав, что ему следует закончить главу работы об органах чувств осьминогов и кальмаров, начатую месяц назад. Скоро из тамбура донеслось стрекотание диктофона, печатающего под диктовку Тосио.
Солнце перешло зенит. Облачность стала гуще. Барометр в рубке опустился на несколько делений. Я вызвал автоматическую станцию Службы погоды. Размеренный голос заверил, что ничего серьезного не ожидается. К вечеру ветер усилится всего до шести баллов, затем на нашей широте наступит штиль. Как обычно, автомат закончил сводку пожеланием счастливого плавания.
Все же мне не нравилась погода: вдруг охватывающая духота и это серебристо-сизое небо с оловянным кружочком солнца. Мне вспомнился полет на аэрокаре в прошлом году, когда мы увидели Великого Кальмара, поднявшегося со дна океана. Раскинув гигантские щупальца, Великий Кальмар нежился на солнце, а над ним вились морские птицы, и наша машина, как зачарованная, тоже стала описывать круги над солярием чудовища. Я вспомнил охватившую меня безвольную тоску, обморок Биаты, застывшие, как маски, лица друзей, желание выпрыгнуть из машины и, распластав руки, закружиться в хороводе чаек…
Звякнул автомат песочных часов, оповещая, что через десять секунд из стеклянного конуса высыплется весь песок. Я взял кончик тросика, привязанный за язык рынды, и, дождавшись, когда упала последняя песчинка, отбил две склянки.
Моментально проснулся Костя. Не от звона рынды — в нем шли очень точные «часы», он всегда просыпался в это время. Вскочив, Костя потянулся, проделал дыхательную гимнастику и, шагнув к борту, прыгнул в воду — так он начинал вторую половину дня.
Пуффи уже ждал его и закружился вокруг, предлагая на выбор: или пуститься наперегонки, или нырнуть до дна. Костя выбрал перегонки и, конечно, к восторгу Пуффи, сразу безнадежно отстал. Пуффи скоро вернулся, и они поплыли рядом вслед за яхтой. Скоро пловцы скрылись в ослепительном мерцании солнечных бликов. Я вернулся к созерцанию морского дна. Снова мы шли над цветущим садом. Глубина увеличилась до двадцати метров, краски стали мягче, расплывчатей.
Донесся протяжный свист: Костя подавал сигнал лечь в дрейф. Обыкновенно он легко догонял яхту с помощью Хоха и Протея — сына Протея. Чарли мастерски справился с маневром, убрав все паруса, кроме стакселя и грота. Яхта почти остановилась, отыгрываясь на пологой волне. Минут через пять по штормтрапу, который я опустил с левого борта, поднялся, тяжело дыша, Костя.
— Акулы, кажется, мако. И откуда они взялись! Где Тосик?
Тосио тут же поднялся на палубу и распорядился:
— Надевайте маски, ребята. Да возьмите ружья.
Мако — одна из самых страшных акул, особенно для дельфинов. Я взял тяжелое ружье, стреляющее разрывными снарядами, Костя — ампуломет и пистолет.
Дельфины держались возле яхты, большею частью находясь под водой; они ждали нас, чтобы вместе атаковать акул. Метрах в пятидесяти показался острый плавник мако. Акула на этот раз действовала нерешительно, — вероятно, ее пугала яхта или она медлила, выбирая время для решительного броска.
Увидав плавник акулы, Костя кивнул мне и бросился в воду, я последовал за ним.
Яхта находилась над рифом, где глубина достигала двенадцати — пятнадцати метров, что стесняло маневры мако. Мы остановились на глубине пяти метров, и они не могли напасть на нас внезапно снизу. Обзор был прекрасный, и мы приготовились к драке. Дельфины охраняли нас с боков и со спины, сменяя друг друга.
Мако оказались необыкновенно осторожными — наверное, у них уже были встречи с людьми, — и они вначале держались метрах в тридцати. Одна из них достигала трех метров, вторая была несколько меньше. Они зловещими тенями маячили у нас перед глазами. Верного выстрела на таком расстоянии могло не получиться, и мы выжидали, когда мако или уйдут, или решатся напасть на дельфинов. Конечно, нас они считали блюдом второстепенного порядка, а дельфинов — законной добычей, к тому же своими смертельными врагами. Если бы акула была одна, то Гера давно бы приказала ее уничтожить, но их оказалось две и таких огромных.
Трехметровая мако рискнула подойти на двадцать метров и подставила свой бок. Я выстрелил и от волнения промахнулся.
— Ничего, ничего, я ее сейчас! — буркнул Костя, посылая ампулу в акулу поменьше, которая шла следом за первой, и тоже промахнулся.
Неожиданно большая акула бросилась на Хоха, который, нервно перебирая плавниками, находился сбоку от меня. Я выстрелил и попал, но снаряд рикошетировал от жесткой кожи акулы. Выстрел Кости угодил ей в бок. Хох увернулся, и акула прошла, вернее, пролетела мимо нас и стала медленно опускаться на дно. Оттуда она уже больше не поднимется.
Остался меньший и, как оказалось, самый опасный противник. Мы вели по акуле безрезультатную стрельбу с расстояния в двадцать метров, и она каждый раз ловко увертывалась. Как только почувствует толчок от выстрела, так мгновенно метнется вперед, вверх или вниз. Тогда мы сами решили ее атаковать и медленно двинулись к ней. Дельфины стали заходить с боков, отрезая ей путь к отступлению, хотя мако и не думала отступать. На этот раз она бросилась на меня. Я встретил ее целой очередью выстрелов и, конечно, попал. Костя также выпустил по ней все свои ампулы, и все-таки я увидел раскрытую пасть и бусинки глаз на зеленоватой коже, когда Костя сунул ей в пасть свое бесполезное теперь ружье. Если бы не Протей — сын Протея, мне бы не пришлось писать эти строки. Он протаранил головой бок акулы, оттолкнув ее от меня. С другой стороны ей нанес такой же удар Хох. Все эти подробности я узнал позже, когда уже все кончилось, а тогда я только почувствовал толчок и боль
— акула слегка коснулась моей руки, содрав с предплечья кожу, — да еще увидел красное расплывчатое пятно: кровь мако.
Больше всех пережил в эти минуты Тосио. Когда мы поднялись на палубу, он выглядел совершенно больным…
Яхта подошла к границе нашего квадрата. Чарли сделал поворот, и яхта пошла теперь левым галсом назад, немного мористей, чем прежде. Наша задача — как можно тщательней проутюжить дно, не оставить там ни одной тигровки.
После легкой закуски — мангового сока и котлет из хлореллы, конечно приготовленных на консервной фабрике, — жизнь на яхте вошла в прежнее русло. Костя заканчивал починку видеофона, Тосио нес вахту, штудируя книгу Адама Фроста «Моллюски — карлики и гиганты». Я разговаривал с Пуффи, сидя у гидрофона возле нашей маленькой шлюпки. Мне виден мой собеседник, плывущий под водой на глубине двух метров.
Мембрана гидрофона вмонтирована в корпус яхты ниже ватерлинии, поэтому разговор через него можно вести только при условии, если один из собеседников находится под водой. Пуффи не терпелось поболтать со мной. Взглянув на меня и пронзительно свистнув, что, видимо, означало: «Сейчас ты кое-что услышишь интересное», Пуффи нырнул и через минуту вынырнул.
Гидрофон молчал, перерабатывая полученную информацию. Пуффи плыл близко возле борта, приготовившись послушать перевод своего рассказа. Наконец в гидрофоне звякнул предупредительный сигнал, и холодный голос автомата стал излагать пылкие слова Пуффи:
