– Шлюха.

Она снова бьет меня, и я уже лежу на полу, выложенном плитками. Я говорю:

– Шлюха.

Она садится на стул, грудь у нее вздымается при каждом вздохе, она в упор смотрит на меня, потирая себе запястье, наверное, вывихнула. Я смотрю на нее сквозь волосы, упавшие мне на лицо: не двигаясь, прижавшись щекой к плитке пола. Я говорю:

– Шлюха.

Три ночи подряд Пинг-Понг возвращается в сарай вместе с Эль. Он ее раздевает, раздвигает ей ноги на теткиной кровати, толчками забивает в нее свой огромный член, закрывает ей рот рукой, чтобы не кричала. Вот так. Потом три дня подряд буквально летает в своей мастерской. Верит словам Эль, будто она никогда не испытывала ничего подобного, что это потрясающе и она умирает. Каждое утро я спускаюсь по приставной лесенке, пока он еще не проснулся, трогаю пальцами, едва касаясь, это пианино. Мадам Монтеччари всегда на посту, будь то шесть утра или семь. Она стоит на пороге кухни в своем черном переднике или в синем, провожает меня взглядом до конца стены сарая, где я присаживаюсь пописать. Тогда она резко поворачивается и идет к себе на кухню.

Когда я возвращаюсь домой, мать меня больше не лупит. Она сидит у стола и снова шьет платье, которое я разодрала. Она хорошо меня знает, потому что любит. Она боится за меня, но знает, до чего я упрямая, что если меня заставить свернуть с дороги, то я могу пойти направо или налево, но все равно приду туда, куда собиралась. Но мне никогда не приходилось доказывать ей это, как сейчас. Мне нужно будет найти двух других подонков. Я не буду торопиться. Они получат то, что заслужили. Их семьи еще поплачут.

Я говорю матери:

– Посмотри на меня.

Но она не желает. Она думает, что я давно обо всем этом забыла. Я обнимаю ее сзади, прижимаюсь щекой к ее спине. Я говорю:

– Знаешь, мне кажется, мы хорошо ладим с Пинг-Понгом. Я встречаюсь с ним только поэтому.

Не знаю, верит ли она мне. Наверху придурок услышал, что я вернулась. Он вопит уже четверть часа. Требует свой суп. Требует, чтобы его повернули. Требует, чтобы с ним поговорили. Да мало ли что там еще. Поди разбери. Да, они будут наказаны, и их семьи еще поплачут.

И так до пятницы. В пятницу рано утром Микки в веселом настроении колотит кулаком в дверь сарая. Он говорит:

– Эй, послушай, она перебудила всю деревню.

Он точно не один, можно догадаться по смеху и голосу. Пинг-Понг лежит на Эль, его член у нее внутри, он опирается на руки. Он кричит брату:

– Черт возьми! Подожди, вот я сейчас спущусь, ты у меня попляшешь!

Слышен смех, потом Микки уходит, и становится тихо. Пинг-Понг делает еще несколько толчков бедрами, чтобы довести дело до конца, но больше не получается. Он падает на спину рядом со мной и говорит:

– Господи, чем я такое заслужил?

Я говорю, что Микки просто хотел подурачиться. Он не отвечает, продолжает злиться на братьев, заложив руку под голову.

Чуть позже я заснула. Он мне говорит:

– Пошли, в конце концов это глупо.

Я ничего не спрашиваю, надеваю юбку, рубашку-поло, босоножки, скатываю трусики в комок, зажимаю в кулаке, и мы идем. Он ведет меня по двору. Наверное, часов семь или половина восьмого. Все сидят на кухне – Микки, Бу-Бу, мамаша и глухопомешанная тетка. Пинг-Понг с вызовом говорит:

– Привет!

Никто не отвечает. Он говорит мне:

– А ты садись сюда.

Я сажусь рядом с Бу-Бу, который макает тост в кофе и на меня не смотрит. Мамаша Монтеччари стоит у плиты. Все молчат до скончания века. Пинг-Понг ставит передо мной чашку кофе. Открывает шкаф. Ставит передо мной масло, мед и конфитюр. Бросает Микки:

– Если хочешь что-то сказать, валяй.

Микки на него не смотрит и не отвечает. Пинг-Понг поворачивается к матери и говорит:

– А тебе есть что сказать?

Та отвечает, глядя на мою руку:

– Что она стащила в сарае?

Я гордо отвечаю:

– Ничего не стащила. Это мои трусы.

Даже протягиваю руку, чтобы она могла разглядеть. Она поджимает губы и отворачивается к плите. Слышно, как она бурчит, стоя к нам спиной:

– Надавать бы ей по первое число.

Пинг-Понг садится возле меня со своей чашкой. Говорит матери:

– Послушай, оставь ее в покое.

Та спрашивает:

– Она что, здесь останется?

Он говорит:

– Она здесь останется.

Занавес. Бу-Бу быстро смотрит на меня и продолжает завтракать. Микки говорит:

– Нам уходить через пять минут.

Тетка мне улыбается, словно я пришла в гости, она совсем сбрендила. Пинг-Понг делает мне тост с конфитюром. Он говорит:

– Я пойду к ее родителям и попрошу разрешения.

Четверть часа спустя он стоит перед моей матерью на пороге дома, она уже умылась и оделась. Он переступает с ноги на ногу и говорит:

– Мадам Девинь, не знаю, как вам лучше объяснить…

Будто бедняжке нужны его объяснения. Я говорю и для него, и для нее:

– Я буду жить у Монтеччари. Заберу свои вещи. Идем, Робер.

Мы все втроем поднимаемся наверх. Он помогает мне выдернуть кнопки, которыми прикреплены к стене фотографии и плакат с Мэрилин. Моя комната белого цвета, ее полностью обставила мать. Он говорит:

– В нашем доме у тебя такой не будет.

Я складываю платья и белье в два чемодана. Мать не находит себе места, но не произносит ни слова.

Когда мы выходим из дома, я говорю:

– Черт! Моя ванна.

И иду за ней в чулан. Говорю Пинг-Понгу:

– Тебе все не унести.

Он отвечает:

– Скажешь тоже.

И вот он идет – цинковая лохань на голове, внутри мои чемоданы. Я говорю матери:

– Я люблю тебя больше всех на свете.

Она отвечает:

– Вот и нет. Это я люблю тебя больше всех на свете. Прощаю тех, кто причинил нам зло, раз ты есть, и благодарю Бога за то, что люблю тебя больше всех на свете.

Я ей говорю, вся на нервах, и протягиваю к ней руки:

– Я же буду здесь, в конце деревни. Ты же знаешь, где меня найти?

Но она качает головой и говорит мне «нет».

Когда мы с Пинг-Понгом идем по улице, это просто кино. Все, буквально все высыпали из домов с заспанными рожами, якобы подышать воздухом. Пинг-Понг шагает впереди, придерживая лохань на голове, а в ней – мои чемоданы. Я иду следом, в метре от него, несу своего мишку, фотографии, книгу и скатанный в трубку и стянутый резинкой плакат с Мэрилин. Когда мы проходим мимо Пако, говорю довольно громко, чтобы услышали:

– Представляешь, что у них там стряслось, если они вскочили в такую рань!

В мастерской шеф Пинг-Понга стоит у бензоколонки и говорит:

– Возьми пикап, справишься быстрее.

Но Пинг-Понг говорит:

– Все нормально. Приду через четверть часа.

Его Жюльетта, само собой, торчит у окна, но только запахивает халат, откуда вываливается ее внушительная грудь, и провожает меня недобрым взглядом. Не исключаю, что Пинг-Понг с ней разок переспал. А может, это она как раз думает, что ее муженек переспал со мной, поди разбери… Меня подмывает остановиться и сказать ей, что до этого почти что дошло как-то одним зимним вечером, но Генрих Четвертый – славный малый, а она его тогда со свету сживет.

Но самый большой кретин – это Брошар. И жена его – такая же кретинка. Он спрашивает Пинг-Понга:

– Что, переезжаем?

Пинг-Понг отвечает:

– Как видишь.

В эту минуту она выходит из кафе и спрашивает Пинг-Понга:

– Что, переезжаем?

Пинг-Понг отвечает:

– Спросите у мужа.

И эта дура набитая поворачивается к мужу и говорит мерзким тоном:

– Почему у мужа? Ты вообще тут при чем?

Клянусь, если захочешь послушать, как порют чушь, то в этой деревне даже телик включать не нужно.

В доме Монтеччари мамаша бесится от злости, но все как воды в рот набрали. Поднимаемся наверх, и Пинг-Понг скидывает оба чемодана на кровать, а лохань ставит в углу комнаты. На стенах убогие обои, мебель допотопная, но чисто. Я закрываю за собой дверь, чтобы показать мамаше, которая идет за нами по коридору, что отныне ей сюда вход воспрещен. Пинг-Понг говорит: