– А эти где? – усталым безразличным голосом произнес Константин.

– На хату вернули, – тут же откликнулся Архип. – Сирота с Киселем махаться начали из-за ветра.

– Какого ветра?

– Шулерский прием – передергивание картишек, стир по-нашему. Потом пришли жабы, устроили шмон – обыск значит. Здесь ведь тюрьма, и на кресте тоже шмонают. Сирота махаловкой занимался, стирки спрятать не успел. У Шкета еще одну колоду нашли. В общем, всю эту веселую компанию в стойло вернули, в изолятор.

– Курить охота, – с тоской сказал Константин, на которого рассказ Архипа не произвел, казалось, никакого впечатления.

– Курить тут нельзя. Но если очень хочется, то можно.

С ловкостью фокусника Архип извлек откуда-то из-под одеяла пачку «Примы» и коробок спичек.

– Садись поближе к окну.

Потом Архип обратился к мелкому вертлявому типу, который теперь занимал ближнюю ко входу кровать.

– Эй, Гусиносик, постой-ка на стреме, человеку покурить надо.

Пристроившись у окна, Панфилов закурил и стал жадно делать одну затяжку за другой. Архип открыл форточку, сел на кровать рядом. Он по-прежнему не лез с расспросами, терпеливо ожидая, пока у Константина не появится желание рассказать о встрече со следаком.

Но Панфилов ощутил такую потребность лишь после того, как выкурил всю сигарету.

– Капитана Дубягу знаешь? – обратился он к Архипу.

– Нет, у меня другой следак.

– Хотел, чтобы я раскололся. Требовал имена соучастников.

– А ты что?

– Не было у меня никаких соучастников. Один все сделал, без наводки.

– Поверил?

– Пугать начал.

Неожиданно Гусиносик, стоявший у двери, стал громко кашлять, потом быстро шмыгнул в свою кровать.

Константин едва успел занять свое место, как в палату вошел уже знакомый ему прапорщик. Он шумно потянул воздух носом и недовольно сморщился.

– Кто курил?

– Никто, гражданин начальник, – спокойно сказал Архип.

– Почему дымом пахнет?

– С улицы натянуло через форточку.

– Ладно, некогда мне тут с вами. Панфилов, на выход…

Еще через полтора часа Константин вернулся.

Вид у него был совершенно измученный. Не говоря ни слова, он завалился на кровать и закрыл глаза.

– Ты где был? – раздался над ухом свистящий шепот Архипа.

– Все там же.

– Ну?

– Баранки гну. Не сказал я им ничего. Нечего мне говорить.

– Жди беды…

Архип словно накаркал.

Не прошло и несколько минут, как в палату заявились двое конвоиров, теперь уже других. У предыдущих, как видно, закончилась смена.

– Кто тут Панфилов? – рявкнул один из вертухаев.

– Я, – отозвался Константин.

– Встать! На выход!

Обитатели палаты проводили Панфилова сочувственными взглядами – сколько же можно парня к следаку таскать?

Однако на сей раз Константина вели не на допрос к капитану Дубяге. Вначале ему выдали одежду, позволили переодеться, затем повели через заснеженный двор в соседний корпус. К вечеру мороз усилился. Снег под ногами уже не скрипел, а глухо скрежетал.

Пока вертухаи выясняли что-то на входе у дежурного, Константин стоял в уже известной ему стойке зека – лицом к стене, сложив руки за спиной.

Потом его повели по гулкому коридору вдоль длинного ряда железных дверей с намордниками – козырьками с наружной стороны. Пахло сыростью, табачным дымом и еще чем-то неприятным.

Возле последней двери передний вертухай скомандовал:

– Стоять, лицом к стене.

Раздался какой-то лязг, скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа, заскрипела открывающаяся дверь.

Константин вошел в камеру.

– Принимайте постояльца! – весело крикнул вертухай.

С грохотом захлопнулась железная дверь. На новичка с любопытством воззрились пятеро обитателей камеры. Трое из них были уже знакомы Константину по больничной палате. Он даже помнил, как их звали: Сирота, Кисель и Шкет. Они занимали нары среди узкого, длинного, как аквариум, помещения.

У двери, рядом с парашей, сидел на полу толстяк с пухлой розовой физиономией в красной майке, обнажавшей его плечи и руки. Несмотря на мороз за стенами следственного изолятора, в камере было душновато.

В нос Константину ударил тяжелый удушливый запах, еще более противный, чем в коридоре. Пахло потом от немытых человеческих тел, мочой, прелыми носками, вокруг тусклой лампочки под потолком висел сизым облаком табачный дым.

В углу, на дальних нарах, лежал, подложив руку под голову, угрюмый полноватый тип лет пятидесяти с совершенно лысой головой. В другой руке, свисавшей вниз, дымилась зажженная папироса. Угловой лежал на нарах, не снимая ботинок.

Увидев новичка, он сунул в рот папиросу, зажал ее зубами, пыхнул пару раз, лениво почесал грудь через расстегнутую рубашку.

– Здравствуйте, – спокойно сказал Константин, остановившись у двери.

Он оглядывал камеру, чтобы найти свое место. Нары рядом со Шкетом были свободны. Угловой несколько раз перекинул дымящуюся «беломорину» из одного уголка рта в другой, потом нехотя процедил:

– Добро пожаловать. Что за хрен с бугра?

– Да это резинщик, – ответил вместо Константина Сирота, – я его в больничке видел.

– Заткни пасть, – брезгливо сказал угловой, – не с тобой базар.

Сирота сразу же прикусил язык. Константин тем временем прошел к свободным нарам и стал снимать куртку, стараясь быть поосторожнее с обожженной рукой. Перевязку ему не делали уже несколько дней, бинтовая повязка на запястье пропиталась подсыхающей сукровицей.

– Командировки раньше были? – обратился к Панфилову угловой. – Срок где-нибудь мотал?

– Нет, – коротко бросил Константин.

– Пухнарь, значит.

Угловой выплюнул дымящийся окурок изо рта на пол и широко осклабился. Верхние передние зубы у него начисто отсутствовали.

За окурком с невероятной прытью бросился толстяк в красной майке. Он жадно затянулся, с наслаждением выпустил дым изо рта и бросил остатки «беломорины» в очко унитаза.

– Ну, что делать с ним будем? – обратился угловой к «шестеркам».

Сирота, который сидел до этого набычившись, тут же оживился.

– Фоловка нужна, Карзубый.

– Точно, Карзубый, пухнарю прописочка требуется, – радостно потирая руки, добавил Кисель.

– Щас поприкалываемся, – хихикнул Шкет.

Толстяк в красной майке принялся пожирать фигуру Панфилова голодными глазами. Потом сладко улыбнулся и пропел:

– Умница, настоящий пряничек.

– Ты не в его вкусе, – сострил Кисель.

– Ладно, – оборвал смех Карзубый, – Сирота, займись.

Блатной встал со своего места, вышел на середину камеры, засунув руки в карманы.

– Ну что, пухнарь, – глядя на Константина сверху вниз, сказал он, – в жопу дашь или вилкой в глаз?

Константин бережно положил обломок сигареты в наружный карман рубашки и спокойно посмотрел в глаза Сироты. Вызов его ничуть не испугал: вилок здесь не было, даже ложки для еды выдавали обломанные.

– Лучше вилкой в глаз.

Сирота, который явно не ожидал такого ответа, оглянулся на Карзубого: мол, что делать, пахан?

Но угловой равнодушно пожал плечами. Это могло означать только одно – продолжай.

– Что будешь есть – мыло со стола или хлеб с параши?

Что ответить на этот вопрос, Константин не знал. Он молчал. Пауза затягивалась. Грубая физиономия Сироты растянулась в победоносной улыбке.

– Карзубый, ему с нами базарить западло. Брусок-то неоструганный.

– Что молчишь, резинщик? – сказал Карзубый. – Воды в рот набрал? Так Сирота тебе быстро зубы почистит. У него елдак шершавый, Люська знает.

Константин и без этих угроз понял, что будут бить. В запасе оставалось лишь несколько секунд.

Как там говаривал армейский инструктор по рукопашному бою капитан Елизаров? Оцени обстановку, найди самое слабое место у противника и действуй. Хочешь выжить – бей первым.

Хотя Сирота был примерно такого же роста и комплекции, как сам Панфилов, особой угрозы он не представлял. Во-первых, противник Константина держал руки в карманах. Для того чтобы напасть, ему придется как минимум потерять секунду-другую времени.