Но мир он теперь видел только в двух цветах: черном и белом. Так воспринимают окружающий ландшафт волки, не различающие оттенков.
Навязчивый собеседник не отставал.
— Виктор! — Струна спичкой ковырял в желтых прокуренных зубах. Откинешься на волю, чем заниматься будешь?
— Не знаю.
— Иди ко мне в связку!
— Карманы чистить? — невесело усмехнулся бывший офицер.
— Хотя бы! Чистое занятие! Три секунды страха, день гулянки от души! Знаешь, какие теперь тузы попадаются?!
— Струна, каждый день слышу от тебя одно и то же. Никакого размаха, никаких идей. Скучный ты человек…
— Презираешь! — заныл вор. — А я тебя уважаю, хоть ты и дурак. Круглый идиот.
— Это еще почему? — скорее по инерции, чем из любопытства, спросил Новиков.
— Прикинь! Отсидел порядочно. — Струна глубоко вздохнул. — Выйдешь конченым фраером. Ни кола ни двора. Прописки нету…
— К друзьям подамся.
— Постесняешься позорить! — уверенно возразил Струна. — Кем ты к ним приедешь? Зеком, срок оттрубившим по полной… Не заливай, Витек! Совесть тебе не позволит в родных краях показаться. Ушел офицером — вернулся блатарем!
На работу тебе не устроиться, разве что ассенизатором.
— Годится! — бросил Новиков, с грохотом отставив кружку с чифирем.
— Опять маньку клеишь! — качнул головой Струна. — Гордость не позволит бывшему офицеру дерьмо черпать.
Я тебе дело предлагаю. Сейчас знаешь какие возможности!
Капитализм, бляха-муха. Бери лопату и греби бабки. Фирму с тобой откроем.
— Чем торговать будем?
— Водярой, естественно! — удивился наивности предполагаемого компаньона Струна. — Лучший подъем на беленькой. У меня знакомый директор спиртзавода имеется, я его хазу обчистил, а потом на пересылке встретились.
— Так он небось сидит…
— Откупился! Я с ним скорефанился. Поможет дело закрутить. Представляешь, Витюха, бизнесменами станем. Ты на белом «мерее» ко мне в гости приезжаешь…
— Лучше на розовом.
— Чего? — Выведенный из мечтательного транса Струна уставился на говорившего круглыми совиными глазами.
— Розовый цвет мне больше нравится.
Уловив насмешку, приятель обиделся.
— Хорошо, что не голубой… Конкретный ты мужик, а выгоды своей не понимаешь! — Уголовник внезапно расплылся в широкой улыбке. — Библию[6] недавно прочесал… — Струна любил читать и перелопатил почти всю лагерную библиотеку. — Рип ван Винкль называется. Слыхал?
— Нет, — признался Новиков.
— Ну да. Ты, кроме как об уставы, гляделки больше ни обо что не чесал. Так вот. Этот самый Рип ван Винкль… — трудное голландское имя Струна произнес с выражением, — в Штатах лет двести тому назад жил. Жена его зажимала, как наш Вепрь оборзевших контролеров. Он в горы от бабы слинял. Встретил там каких-то чудиков, кирнул как следует и уснул. Проснулся через двадцать лет. Домой вернулся и ни черта не узнал. Все не то. Грымза его загнулась, дочка замужем, народ другим стал…
— К чему это ты? — Новиков внимательно посмотрел на рассказчика.
— К тому, что и с тобой то же самое будет, когда выйдешь! Сел ты, Витек, в одной стране, вольняшку потянешь совсем в другой… — Струна стал серьезным, поднялся, длинно выругался и, шаркая ногами по полу барака, побрел к нарам. — Усек, командир?!
Вечером, когда узкие тени легли между сосен, бригада засобиралась домой, в зону. Конвоиры поторапливали заключенных, те собирали инструменты.
— Колонна, марш! — пролаял прапорщик и стал переговариваться с кем-то по рации.
Заключенные занимали места в автозаках.
— Новиков, зайдешь к начальнику! — просипел прапорщик, дождавшись, когда Виктор поравнялся с ним.
— Быстрее! — торопили солдаты зеков. Им хотелось поскорее выбраться из леса, сдать оружие и окунуться в тепло казармы.
— Новиков, тебя Вепрь на правилку вызывает? — поинтересовался Струна. Он всегда придерживал для приятеля место у кабины, где меньше, по его мнению, трясло и было теплее.
— Не знаю. Гена, — ответил Виктор. Он иногда называл вора по имени.
С начальником колонии Федором Васильевичем Котиковым Новиков беседовал два раза. Первый — сразу по прибытии в лагерь. Его отвел дежурный контролер. Здание администрации колонии, на воровском жаргоне «ментовская контора», стояло вне жилой зоны, окруженной трехметровым забором и опоясанной сигнальной системой.
— Осужденный Новиков, статья… — Виктор по-военному четко начал рапорт.
— Отставить, старший лейтенант… — тоже по уставу остановил его подполковник. Он сосредоточенно перелистывал дело. — Семь лет вкатили… Федор Васильевич, похожий на огромный гриб, разговаривал сам с собой. — Как себя чувствуешь, десантник?
Вопрос был неожиданным, и Виктор не успел ответить.
— Садись! — начальник зоны, «хозяин», как его величали и зеки, и персонал колонии, указал на стул. — Что ж, лейтенант, рассказывай, как тебя угораздило?
Новиков почувствовал приступ удушья. Все происшедшее, несправедливое, подлое, не до конца осознанное и не забытое, комком подкатило к горлу.
— В деле все указано.
— Я бумажкам не доверяю! — сказал подполковник. Его взгляд не был враждебным. Скорее оценивающе-сочувственным.
Новикова вдруг прорвало. Выговорился человеку, которого видел первый раз и который должен был стеречь его, держать подальше от нормальных людей, а если потребуется, то и отправить на тот свет.
Виктор словно раскручивал кинопленку с третьесортным боевиком, так все там было дико и нелепо.
Верил ли подполковник Котиков, хозяин зоны, разжалованному гвардии старшему лейтенанту?! Новикову казалось, что он говорит в пустоту.
Начальник колонии слушал заключенного и задумчиво чертил на листе бумаги геометрические фигуры. Исчертив лист, он прятал его в стол и брался за новый.
— Значит, приговор считаешь несправедливым? — Котиков отложил карандаш. — Просьбы о пересмотре наказания писал?
— Писал! — безнадежно-тоскливо ответил Новиков.
— Безрезультатно! — догадался Котиков. Подполковник прошелся по кабинету. Половицы по-мышиному попискивали под его ногами. — Я, Новиков, не следователь! Сиди… сиди… не вставай! Может, твое дело и тухлое, не мне судить.
Но наказание определено…
— И надо искупить вину честным трудом! — горько усмехнулся заключенный, сожалея о том, что выворачивал душу перед Вепрем.
— Придется дотянуть срок. — Подполковник пропустил насмешку мимо ушей. — Главное, лейтенант, не наделай новых глупостей…
— Мне со старыми расхлебаться бы!
— Определим тебя на должность… — Котиков прищурился и стал в упор рассматривать сидевшего заключенного. — Предположим, что-нибудь по культурно-воспитательной части. Как смотришь?
— На понт, гражданин начальник, берете! Я лагерную науку назубок выучил. В КВЧ пусть закосившиеся греются, я вместе с мужиками из своей бригады повкалываю. Для здоровья полезнее, и народ коситься не будет! отказался от предложения Вепря бывалый зек.
— Толково, лейтенант, мыслишь! — одобрил хозяин зоны. — Сейчас не тридцать седьмой год, на лесоповале народ не умирает, а КВЧ — для придурков и немощных. К себе тягать не буду, иначе стукачом прослывешь. Вовек не отмоешься…
Подполковник наморщил лоб, подыскивая нужные слова.
— Не надо, гражданин начальник! — Виктор предугадал ход мыслей Котикова.
— Что не надо?
— Утешать! — Бывший лейтенант пристально посмотрел собеседнику в глаза. — Вы ведь это собирались сделать?
— Ты не ерепенься, Новиков! — устало промолвил подполковник. — Если считаешь, что незаконно осудили, пиши кассационки. Сейчас времена другие. Демократия. На весь мир обижаться нечего… Главное — твердость духа, старший лейтенант, и все будет нормально!
— Спасибо за напутствие, товарищ начальник. Обязуюсь примерным трудом искупить свою вину перед Родиной и народом. — Новиков встал. Страшная безысходность душила его, а тут еще подполковник бормочет казенные слова, которые ничего не значат. — Разрешите идти?
