В кабине было темно. Калядин протянул руку наугад, нашёл выключатель. И обернулся, желая подробнее рассмотреть молодое смышлёное лицо в очках. Инженер щурился и помаргивал.

— А… возьмёте? — спросил Калядин с каким-то значением, желая что-то испытать.

— Что?

— Ну, двенадцать тысяч — в глубину?

Инженер сказал с профессиональным бесстрастием:

— Возьмём. Вопрос времени. На восемь километров, впрочем, уже начали бурить.

И добавил со смущением в голосе:

— Вообще-то… трудно. Каротаж затруднён в особенности.

Калядина это не волновало. Это были не его заботы.

— А компрессорную всё же… жалко, по правде сказать! Стояла исправно… Ну да кирпич, надо полагать, в дело теперь пойдёт?

Инженер опять заулыбался — это были тоже не его заботы.

— Вряд ли, — сказал он. — Кирпич в стенах компрессорной — весь, как есть, пережог. Железняк! Возим его на забутовку, под блоки первой сверхглубокой. Интересно бы узнать, кто его обжигал, портил?

Калядин хотел сказать, что того директора он сам, лично выгнал когда-то с должности, а теперь кирпич выпускается по всем требованиям ГОСТа, но не успел. Его тряхнуло, кинуло вперёд. Машина остановилась.

— Чего ты? Сдурел? — повернулся Калядин к шофёру.

Но шофёра уже не было. Он порывисто хлопнул за собой дверцей, зачем-то побежал к освещённому магазину. Калядин ещё выругался со смаком, окликнул его по имени, но парень только рукой махнул и скрылся под неоновой вывеской.

Инженер вновь рассмеялся, так и этак повторяя любопытное имя:

— Но-во-мир! Это его — так?

— А что? — вдруг ревниво насторожился Калядин.

— Самонадеянные были родители!

— Хорошее имя! — возразил Калядин круто, будто отрубил. И задумался. Может, и в самом деле странное имя?

Да, теперь и ему самому оно показалось несколько нарочитым, что ли. Не шло такое имя к длинному, нескладному монтёру, которого вот ещё и остригли недавно под машинку в поселковой милиции. Но двадцать лет назад, в партизанском шалаше, когда появился на свет младенец, Калядин, как командир отряда, сам нарёк его высоким и необычным именем, может быть, назло бедствию, всему мировому фашизму, окружавшему отряд Калядина. Он назвал мальчика так без всякой нарочитости, и тогда имя звучало как надо. Ребёнка принимала Даша, жена Калядина, а имя давал он, потому что отца этого младенца уже не было в живых.

Парень частенько заходил домой к начальнику и по работе, и просто так. А Дарью звал крёстной. В общем-то, неплохой монтёр. А что непутёвый парень, так это ведь возрастное, с кем не бывает. Да и без отца вырос!

— А что? Хор-рош-шее имя! — настойчиво повторил Калядин. Подумал ещё ревниво: «У тебя, инженер, тоже фамилия, как бы сказать… подгуляла. Голоднюк чи Голодняк?»

Он запахнул пальто и стал ждать Новомира.

Стенокардия угомонилась, отлегло на душе у Калядина, и он отчего-то вспомнил о жене. О её мягких руках, снявших утром с его воротника пушинку, о её молчаливой покорности, долготерпении, о том, что обед у неё давно остыл теперь, хотя она ждала его…: Вспомнил, как смотрела она утром, слозно побитая…

Да. Что-то не так он делал в семейной жизни. И обижал иной раз, нехотя, и вообще… А ведь хорошая баба у него, хозяйка, мать. А теперь уже и бабушка. Только иной раз всплакнёт, глядя на него…

Новомир наконец появился. Перебежал дорогу, залез в машину и, выжимая муфту, вдруг сунул под нос Калядину флакон дешёвого одеколона с фигуристой пробкой.

— Пойдёт, а? Дядя Петь?

— Чего ты? — конфузливо откликнулся Калядин.

— Так для тёти Даши! Дарье Михайловне это я! У неё же сегодня — день рождения! Всю дорогу думал, чего купить!…

— Что? — рассеянно спросил Калядин, краснея до ушей, припомнив сразу численник, на который утром смотрела она с каким-то покорным сожалением. — Что… А какое сегодня число?…

1965 г.