К вечеру над болотом за деревней поднялся ветер. Небо затянуло тучами, и на липе оголилась последняя ветка. Из своей халупы без окон и с лохматой соломенной крышей, придававшей ей сходство с поганкой, вышла старая Кунигунда. Одна дыра в стене служила ей вместо трубы, другая, словно прожженная молнией, вместо двери. На жирном лице старухи выпирали нос и широкий костистый подбородок, глаза же были как у бульдога. Из бородавок на щеках буйно росли седые волосы, зато на голове волос почти не осталось, да и те слиплись в подобие рога. С пальцев на ногах давно слезли ногти, но выпирали во все стороны наросты и мозоли. Опираясь на палку, Кунигунда волочила за собой мотыгу, нюхала воздух и мрачнела.

– С болота тянет,– пробурчала она.– Все зло оттуда. И воздух гнилой. Не жди теперь добра от земли. В этом году урожая не будет. Ветер все унесет. С мякины у крестьян ребятни поубавится. За многими придет смерть.

Вокруг халупы Кунигунды, приютившейся поодаль на опушке, чего только не было! Здесь росла ежевика с волосатыми листьями, покрытыми струпьями, с ядовитыми ягодами и колючками, норовившими ухватить за одежду непрошеного гостя. Матери запрещали своим детям ходить в кишевшие змеями заросли. Крестьяне говорили, что даже козы обходят их стороной. Жаворонки предпочитали вить гнезда на крышах других домов, и над халупой Кунигунды никогда не было слышно птичьего пения.

Кунигунда ждала бури, и из ее жабьего рта то и дело вылетало:

– Беда! Беда! С болота идут все болезни. Кого-то поразит нынче? Гнилой воздух несет смерть.

Старуха вышла из дома с мотыгой не потому, что собиралась копать картошку. Ей понадобились дикие травы и корешки для колдовства. В лачуге Кунигунды была настоящая аптека: чертов навоз и змеиный яд, резаные черви и веревка, на которой повесили злодея, ужиное мясо и волосы эльфов, пиявки и амулеты, воск и ладан. Все это было нужно Кунигунде не только для тех, кто искал у нее помощи, но и для своей собственной безопасности. Злые силы мучили ее с тех самых пор, когда она только сделала первый шаг. Уж как ее била матушка, гореть ей в аду адским пламенем! Да и батюшка, напившись пьяным, не упускал случая стукнуть ее побольнее. Не давал ей покоя и братец Йозик, пугавший ее страшными сказками. Сестричка Текла тоже шептала ей на ухо невесть что. Зачем им это было надо?

Когда другие детишки еще возились на травке, она уже пасла гусей, а ведь ей не было еще и шести годков. Один раз попала она под град, да такой, что каждая градина была с куриное яйцо. Ей чуть голову не размозжило, а гусака убило, за что Кунигунду же и выпороли.

Звери ей тоже житья не давали. Все на нее нападали: волки, лисы, куницы, скунсы, дикие собаки, а еще горбатая нелюдь с большими ушами, закрученными хвостами и кривыми зубами. Они прятались за деревьями или кустами и оттуда рычали на нее, а иногда бежали за ней по пятам, пугая ее хуже домовых, о которых рассказывала Текла.

Дым из трубы, сперва поднявшись в небо, потом спускался обратно за Кунигундой, чтобы уволочь ее вверх. На лужайке, где она пасла гусей, как-то появилась крошечная фея в черном платке, с мешком на спине и корзиной в руке. Кунигунда было схватилась за камень, но фея с такой силой стукнула ее в грудь, что она потеряла сознание. По ночам к ней являлись бесенята, смеялись над ней, мочили ей простыню, обзывали по-всякому, кусали, щипали, таскали за волосы, а когда они исчезали, вся постель была в мышином помете.

Если бы Кунигунда не стала колдуньей, она бы погибла, но она быстро поняла: что другим во вред, ей на пользу. Когда люди и звери мучились, на нее нисходил покой. Тогда она стала намеренно насылать на деревню болезни и несчастья. Другие девочки боялись мертвецов, а ей нравилось смотреть, какие они лежали белые или желтые со свечками в головах. Вопли плакальщиц умиротворяли ее. Кунигунде нравилось смотреть, как режут свиней, кромсают их ножами и бросают еще живыми в кипящую воду. Она и сама любила мучить бессмысленных тварей. Душила птиц и рвала червей на куски, а потом смотрела, как они извиваются. Жаб она протыкала острой веточкой, чтобы понаблюдать за их судорогами. Вскоре она сообразила, что проклятия – тоже не пустой звук. И наслала смерть на поносившую ее женщину. Соседский мальчишка запустил ей в глаз шишкой, и она пожелала ему ослепнуть, а через пару недель щепка попала ему в глаз, когда он рубил дерево в лесу. Заклинания и ворожба стали ее привычными занятиями.

Вблизи болот в другой полуразвалившейся халупе жила парализованная старуха, беспрерывно болтавшая о колдунах, черных зеркалах, одноглазых великанах и карликах, которые живут среди поганых грибов, пляшут при луне и зазывают девиц в пещеры. Она рассказала Кунигунде, как изгонять демонов, защищать себя от насильников-мужчин, ревнивых женщин и фальшивых друзей, научила ее понимать сны и вызывать духов мертвых.

Кунигунда была еще девочкой, когда умерли ее родители. Брат взял жену из другой деревни. Сестра Текла вышла замуж за вдовца и умерла в родах. В ее возрасте девушки становились невестами, но она видела в мужчинах только виновников выкидышей, родовых болей и смерти от потери крови. Она получила в наследство домишко и три четверти акра земли, но не захотела их обрабатывать. Если все обманщики – мельник, торговец, священник, деревенские старики,– то к чему работать?

Ей было немного нужно – редиска, картошка, капустная кочерыжка. И, как ни издевались над ней все, она все-таки не гнушалась мясом кошки или собаки. Впрочем, утолить голод можно было и найденной в поле мертвой мышью. Но, даже голодая по многу дней, она все равно не умирала.

Не только в обычные дни, но также на Пасху и Рождество Кунигунда держалась подальше от церкви, то ли чтобы лишний раз не слышать ругань женщин и насмешки мужчин, то ли чтобы не просить ни у кого башмаки, платье и кошелек с милостыней.

Не желая сносить обиды, Кунигунда порой не выходила из своей лачуги по многу дней, даже по нужде. Ее ни разу не пригласили праздновать конец страды или на заготовку солений на зиму, ни разу не позвали на свадьбу, конфирмацию или похороны. Никто не желал иметь с ней никакого дела. Вся деревня дружно ополчилась на сироту. Просиживая вечера в темноте, она шептала проклятья. Слыша снаружи смех, начинала плеваться. Чужая радость причиняла ей боль. Злясь на мычащих коров, возвращающихся с пастбища, она придумала заклятие, из-за которого они переставали доиться. Давно уже Кунигунда расплатилась с обидчиками. Все ее враги умерли. Теперь она знала, как сглазить, как наслать порчу, как потравить зерно, напустив на него крыс, как затворить лоно женщины во время родов, как слепить из глины фигурку ненавистного ей человека и проткнуть ее булавками, как испортить наростами клювики у цыплят. Давно уже она перестала просить защиты у Бога. Ему было не до молитв несчастной сироты. Пока на земле правили сильные, Он не выглядывал с небес. А вот дьявол – на что уж тоже был капризен, но с ним все-таки удавалось сторговаться.

Из сверстников Кунигунды уже почти никого не осталось в живых. Она постарела, и над ней давно уже не смеялись, потому что боялись ее и называли ведьмой. В деревне поговаривали, что каждую субботу она отправляется, оседлав метлу, на Черную Мессу, где встречается с другими ведьмами. Несчастные женщины со всей деревни нет-нет да стучались в ее дверь. А у кого еще было им искать помощи, если рос живот, если рождались уроды, если девушка икала, если муж бросал жену? И что толку в том, что они несли ей хлеб, крупу, масло или деньги? Она привыкла есть так мало, что желудок у нее ссохся. К тому же у нее давно не осталось зубов, а из-за разбухших вен она едва передвигалась. Почти совсем оглохнув от многолетнего молчания, она, казалось, вовсе позабыла человеческую речь. Все ее прежние враги уже лежали в могилах, новых вроде не было, а она никак не могла остановиться и все проклинала и проклинала: горе вам и смерть… огонь и болезни… типун на язык… волдырь в глотку…