Мастерская Дризаны Лиан была одной из самых маленьких среди многочисленных заведений улицы Печатников. Помещалась она между шумным кафе и богато разукрашенной мастерской Багхейма. Багхейм ослеплял витражами, к Дризане вела неприметная гранитная арка; Багхейма осаждали богато и модно одетые клиенты, мастерская Дризаны частенько пустовала.
– Дризана не пользуется популярностью, – объяснил Старый Отец, постучавшись в железную дверь. – Это потому, что она отказывается от большинства заказов. Но лучшего мастера в Городе нет.
Дверь открылась, и Дризана с учтивым, хотя и стоившим ей труда поклоном пригласила их войти. Оказывая внимание им обоим, она дала понять, что особенно рада видеть Старого Отца, которого знала с самого его появления в Городе. Она говорила с ним на основном языке, из которого Данло улавливал лишь каждое десятое слово.
– Дризана, – сказал Старый Отец, – позволь представить тебе Данло.
– Просто Данло?
– Его зовут Данло Дикий.
Они шли через пустой вестибюль очень медленно, потому что Дризана была очень стара. Одетая в коричнево-серое платье, она едва тащилась. Как и Старый Отец, она не признавала омоложений. Данло еще ни разу за все свое пребывание в Городе не видел такой старой женщины. Ее длинные седые волосы были стянуты в узел, и глубокие морщины покрывали желтовато-белое, как старая кость, лицо. Очень многие сочли бы ее безобразной, но Данло так не думал. Ему она казалась красивой. У нее было свое лицо, как говорят деваки. Ему нравился ее крохотный круглый нос, красный, как ягода йау, нравились ровные белые зубы, хотя он и дивился, как это она их сохранила. У всех женщин его племени задолго до возраста Дризаны зубы превращались в бурые пеньки от жевания кож, из которых они шили одежду. Но больше всего ему нравились ее глаза – темно-карие, твердые и мягкие одновременно, говорящие о сильной воле и любви к жизни. Что-то в ее лице и глазах вселило в Данло покой, которого он не знал с тех пор, как покинул свой дом.
Она привела их в комнату без окон и усадила на твердые деревянные стулья у голого деревянного стола.
– Мятного чаю для почтенного фраваши? – спросила она, открывая лакированный чайный шкафчик у темной стены. – А мальчику что налить? До вина, пожалуй, он еще не дорос.
Она подала мятный чай обоим, а потом достала хрустальный графин и налила себе полбокала вина.
– Говорят, алкоголь лишает фраваши разума. Интересно было бы посмотреть на сумасшедшего фраваши!
– Ох-хо! Да, интересное было бы зрелище.
Дризана, опустившись на стул, спросила:
– Полагаю, Данло пришел, чтобы что-то впечатать? Наверняка язык. Старый Отец постоянно приводит ко мне своих учеников для обучения языкам. Который на этот раз? Английский? Суахили? Новояпонский? Санскрит или язык жестов, который нейрологики применяют на Сильваплане? Я уверена, что ты и чудовищно трудный фравашийский хотел бы выучить, но это невозможно. Его впечатать нельзя. Я билась над ним восемьдесят лет и освоила только несколько вариаций свиста.
Данло, ничего не поняв, постучал себя по лбу и улыбнулся.
Дризана, омочив губы вином, просвистела что-то Старому Отцу. На самом деле она знала достаточно фравашийских нот, чтобы смысл ее фразы был понятен: «Что такое с этим мальчиком?»
Старый Отец, любивший поговорить на родном языке, с улыбкой просвистел ей в ответ: «Все так: ему нужно выучить основной язык».
– Что? Да ведь основной знает каждый житель Цивилизованных Миров.
– Все так.
– Так он не из Цивилизованного Мира? Потому ты и зовешь его Данло Дикий? Не имя, а прозвище какое-то – бедный мальчик. Но он точно не из Японских Миров, и не похоже, чтобы он подвергался генной инженерии.
По правде сказать, один из предков Данло подправил-таки нелегально свои гены – отсюда и черные с рыжиной волосы.
Но в комнате было темно, а зрение Дризаны ослабело от старости, и она не разглядела рыжих нитей в его волосах. Зато она видела, что у него нет признаков полностью переделанных рас: ни голубой кожи, ни лишних пальцев на руках, ни перьев, ни меха, ни жабр.
– Ах-ох, не могу тебе сказать, откуда он взялся, – просвистел Старый Отец.
– Так это секрет? Ты же знаешь, я обожаю секреты.
– Это не мой секрет.
– Ну, фраваши известны своей таинственностью. – Дризана допила вино и встала, чтобы налить себе еще. – Впечатать основной язык – ничего не может быть проще. Даже о цене неудобно говорить.
Старый Отец зажмурил один глаз и медленно просвистел:
– Я надеялся, что ты возьмешь обычную плату.
– Хорошо, договорились.
Обычной платой была наркотическая песня, которую Старый Отец пел Дризане по окончании сеанса. У фраваши самые сладостные голоса во вселенной, и их пение одурманивает человека, как наркотик. Деньги как средство расчета и тот, и другая презирали. Старый Отец, как фраваши, не принимал их всерьез, а Дризана, хотя и вышла из Ордена много лет назад, еще держалась за старые ценности. Она верила, что деньги – это зло, а юные умы надо развивать, чего бы это ни стоило. Она охотно впечатывала молодежи новые языки, но никогда не стала бы прививать человеку волчье сознание, или переделывать застенчивую девушку в распутницу, или проделывать еще тысячу изменений личности, столь популярных среди скучающих или отчаявшихся людей. Потому-то ее мастерская, как правило, и пустовала.
Она налила себе третий бокал, уже из другого графина. Данло с улыбкой наблюдал за ней.
– Мы поступаем очень грубо, – просвистела она Старому Отцу, – говоря при нем на языке, которого он не понимает. И никто другой тоже не понимает. Мне нужно будет говорить с ним, когда начнется сеанс, а тебе придется переводить. Ведь ты говоришь на его языке, верно?
Старый Отец, которому лгать запрещалось, ответил:
– Все так, говорю. Ох-хо, но ведь если я буду переводить, ты узнаешь язык и поймешь, откуда Данло родом.
Дризана подошла к Данло и положила руку ему на плечо.
Под ее обвисшей кожей змеились тонкие голубые вены.
– Как ты его засекретил! Хочешь хранить свои тайны – храни, но я ничего не смогу сделать, если не смогу говорить с ним.
– Пожалуй, ты могла бы поговорить с ним на мокше.
– Вот как? Он хорошо ею владеет?
– Да, прилично.
– Боюсь, что этого мало.
Старый Отец закрыл оба глаза на непривычно долгое время, перестал свистеть и начал мурлыкать. Потом посмотрел на Данло и сказал:
– Ло ти дираса, ах-ха. Я буду передавать тебе слова Дризаны.
– Он говорит по-алалойски?
– Так ты узнала язык?
– Как я могла его не узнать? – Дризана, говорившая на ста двадцати трех языках, так разволновалась, что перешла на основной, забыв, что Данло его не понимает, и стала рассказывать о самом важном, что произошло в Ордене со времен основания Невернеса. – Вот уже четыре года, как Мэллори Рингесс вознесся на небо – так по крайней мере утверждают его последователи. Я лично думаю, что Главный Пилот отправился в другое путешествие – вселенная огромна, не так ли? Кто знает, вернется ли он назад. Все говорят, что он теперь бог и никогда не вернется. Известно, однако, что Рингесс впечатал себе алалойский – он был знатоком редких и древних языков. Теперь, похоже, все ему подражают – вот и молодой Данло, как видно, сделал то же самое. Это настоящий культ, апофеоз Рингесса. Как будто обучение одному из языков может приблизить кого-то к божественному состоянию.
Старому Отцу пришлось все это перевести, что далось ему почему-то с большим трудом. Попеременно открывая и закрывая каждый глаз, он вздыхал, мямлил и запинался. Данло подумал, что фраваши на три четверти спит, так много времени затратил тот на эту речь.
– Мэллори Рингесс был пилотом, да?
– О да. Знаменитым пилотом. Он стал Главным Пилотом, а потом и главой Ордена. Одни ненавидели его, другие, немногие, любили. Было в нем что-то, вызывавшее в людях либо любовь, либо ненависть. Двенадцать лет назад в Ордене произошел раскол и вспыхнула война. Рингесс, помимо прочего, был и воином. Все так: он был подвержен гневу и насилию. Скрытный человек, жестокий и тщеславный. Но его характер этим не исчерпывается, ох-хо. Чрезвычайно сложная натура. Добрый, и благородный, и сострадательный. Отмеченный судьбой. Правдолюбец – даже его враги это признают. Он посвятил свою жизнь поиску Старшей Эдды, тайны богов. Одни говорят, что он нашел ее и стал-таки богом, другие – что он потерпел неудачу и с позором покинул Город.
