– Хануман смотрит на вещи по-своему, – сказал он, – мы по-своему.

– И должны придерживаться своего, пока еще возможно.

– Что ты имеешь в виду?

– Разве тебе не предлагали сделать запись своего воспоминания?

– Что ты говоришь? Как можно записать воспоминание?

– Значит, ты еще не слышал? Хануман обратился к некоторым из нас с просьбой скопировать наши воспоминания в компьютере, который он сконструировал.

Встревоженный Данло снова встал и принялся шагать взад-вперед, потирая лоб.

– Но воспоминания невозможно скопировать! С чего Хануман возомнил, что способен это сделать?

Тамара спрятала ожерелье Ханумана обратно в футляр, встала и положила руку на грудь Данло.

– Все знают, как трудно вспомнить Эдду. Многим божкам это так и не удалось, не говоря уж о том, чтобы заглянуть в Единую Память.

Данло смотрел в окно на серебристый лед Зунда, а Тамара рассказывала ему о плане Ханумана облегчить воспоминание Старшей Эдды. Три дня назад, сказала она, Хануман начал приглашать рингистов ближнего круга для записи их воспоминаний в компьютер. Он обещал записать все последовательно, как это делается при записи музыки на синтезатор. Затем он собирался отредактировать эти воспоминания и собрать их в то, что называл «базовым воспоминанием».

Хануман утверждал, что каждый новый рингист, подключившись к компьютеру, сможет с полной ясностью вспомнить Старшую Эдду.

– Это очень плохо, – сказал Данло.

– Ты так думаешь?

– Да.

– Бардо с этим планом согласился.

Данло на миг закрыл лицо руками и уставился на вечернее небо, где всходили луны.

– Да, Бардо тоже боялся вспоминать Эдду, – сказал он наконец. – А ведь он – основатель новой религии; что, если ктонибудь вспомнит истину, которую эта религия сочтет ложной? Что, если какой-нибудь провидец разглядит ложь… во всем, что Бардо выдает за правду?

– Но что такое правда, Данло?

– Я всю жизнь над этим думаю, – улыбнулся он.

– Чем бы она ни была, не кажется ли тебе, что нам следует скопировать наши воспоминания? Чтобы в базовую запись вошла наша правда?

– Так ли она правдива, наша правда?

– Думаю, что да. Ты пережил великое воспоминание, это всем известно, и так чудесно рассказал о нем, хотя и говоришь, что не умеешь выбирать нужные слова. Да и я видела много чудесного. Что такое Эдда, как не путь к полному пробуждению? Позволить энергии сознания поглотить нас атом за атомом, клетка за клеткой; в каждом из нас живет всесокрушающая сила, уничтожающая и создающая, создающая и уничтожающая, которая только и ждет, чтобы ей позволили родиться на свет. Если бы мы только могли вынести кровь и муки этих родов, нам явилось бы самое прекрасное, что есть во вселенной. Я готова умереть, лишь бы мое видение осуществилось.

Данло потер лоб и вздохнул.

– Так ты согласна записать свою память в компьютер Ханумана?

– А ты?

– Нет.

– Еще бы – ведь ты не страдаешь гордыней, как я. – Она отвернулась от него к морским камешкам на подоконнике.

– Тамара. – Он тронул ее за плечо, любуясь водопадом золотистых волос вдоль гибкой спины. – Я люблю в тебе эту гордость.

– Правда?

– Люблю, как ветер.

Она обернулась к нему и посмотрела ему в глаза.

– Ты рассказывал, что как-то зимой чуть не погиб от ветра.

– Да, это верно, но верно и то, что ветер – дыхание мира. А твоя гордость – твоя сила и твоя жизнь.

– Ты правда так думаешь?

– Да.

– Однажды мне сказали, что моя гордость – это порочная программа, которая погубит меня.

– Нет, она благословенна.

– В детстве чтецы моей церкви пытались очистить меня от гордости и прочих грехов, но им это так и не удалось по-настоящему.

– Если бы им удалось, ты не была бы тем, кто ты есть.

– Само собой, – с нервным смешком ответила она. – Мне часто кажется, что все их попытки избавить меня от гордости только увеличили мое тщеславие.

– Архитекторы учат, что тщеславие есть безумие, верно?

– Ты, наверное, ненавидишь меня за это свойство.

– Совсем наоборот. Каждая из твоих тщеславных мыслей словно жемчужина – единственная в своем роде, благословенная и прекрасная.

– Нет, это ты прекрасен, – сказала она, пристально глядя на него. – Я никогда еще не встречала таких, как ты.

Он потупился и снова взглянул на нее.

– Никто не видел меня так, как видишь ты. И, думаю, никогда не увидит.

Данло смотрел в ее темные глаза, ища самую затаенную из ее тщеславных мыслей. Ему показалось, что он нашел ее, эту мерцающую жемчужину: Тамара видела себя богиней устрашающей красоты, воплощающей в себе энергию как жизни, так и смерти. Да, ее красота страшна, подумал он.

Отныне и навеки он будет любить в ней эту глубинную, первобытную красоту, дорожа ею больше всех остальных ее качеств.

– Югена лос анаса, – сказал он.

– Что это значит?

– Смотреть глубоко – значит любить глубоко.

Она улыбнулась ему, как озорная девчонка, взяла со стола футляр с джиладским жемчугом и захлопнула крышку с громким деревянным стуком.

– Придется мне, видно, оставить его у себя. Я в самом деле не хочу обижать Ханумана. Но я никогда его не надену. Я просто не смогла бы теперь.

Она взяла кулон, сделанный Данло. Темная жемчужина, раскачиваясь на шнурке, отражала все краски ночи.

– Мужчины делали мне много подарков, но такого я не получала ни разу.

– Я сделал это украшение, чтобы ты его носила.

– Мне очень хотелось бы носить его.

– Мне бы тоже хотелось.

– Но если я его надену, это будет иметь определенный смысл, верно?

– Только тот, который мы этому придадим.

– Но у алалоев такой дар означает обещание жениться?

– Ты можешь носить эту жемчужину как залог, если хочешь.

– Залог нашего взаимного обещания?

– Твоего обещания себе выйти за меня замуж и моего обещания жениться на тебе.

– Что же мне подарить тебе взамен?

– Удовольствие видеть, как ты носишь ее на своем сердце.

– Но нам ведь нужно назначить какой-то срок для исполнения своего обещания? У меня по-прежнему остается мое призвание, а у тебя – твоя цель.

– Все наши обещания будут… бессрочными. Все время, которое есть во вселенной, принадлежит нам.

– Никогда не видела ничего более прекрасного, – сказала Тамара, глядя на жемчужину.

Данло, поняв, что его момент настал, шагнул вперед и взял у нее кулон. Несмотря на то что он весь дрожал от волнения и с трудом мог дышать, действовал он быстро и ловко. Он накинул шнурок через голову на шею Тамары, выпростал из-под него ее длинные волосы, и жемчужина заняла место между ее грудей.

– Ох, – сказала она, – я не думала, что она такая тяжелая.

– Жемчуг пальпульвы очень крупен.

– Я не ожидала, что носить ее будет так приятно.

– Ты создана, чтобы носить ее.

– Я не думала, что когда-нибудь выйду замуж.

– А я всегда надеялся, что женюсь на тебе.

– Я думаю, мне понравится быть твоей женой.

– Я мечтал, что когда-нибудь это станет самой большой нашей радостью.

– Но радость всегда будет с нами. Мы созданы для радости.

В ее глазах и правда не было ничего, кроме радости, чистой, золотой радости, которая лилась на него и согревала его изнутри. Тамара поцеловала его и увела в каминную. Этой ночью они не изощрялись в сексуальном искусстве и не придавали значения тому, кто ляжет сверху. Они продолжали свою легкую, безыскусную любовную игру, пока не испустили дружный крик и не обнялись в изнеможении. Он долго лежал, прижимаясь к ней грудью, и чувствовал, как жемчужина давит ему на сердце. Вся вселенная сузилась до мерного дыхания Тамары, соленого запаха ее шеи и этой легкой боли, дарившей ему столько радости. Он радовался и гордился тем, что нашел себе жену, которая когда-нибудь родит ему детей. Он страшился этой своей гордости пуще смерти, но все-таки никогда еще не был так счастлив.