Нищий вошел в спальню. Это была спальня верного слуги Филиппа II дона Яго де Альмарана, обычно именуемого Красной бородой; он яростно бегал взад и вперед по комнате, баюкая тщательно перевязанную руку и изрыгая ужасные угрозы по адресу этого французишки, этого чертова Пардальяна, едва не искалечившего его.

На шум шагов Красная борода обернулся. Увидев перед собой какого-то отвратительного нищего, он грозно нахмурился и уже открыл рот, чтобы позвать слуг и велеть им выставить вон этого бесстыдного попрошайку, но тот вдруг легко сорвал свою густую черную бороду, которая скрывала нижнюю часть его лица, и лохматую шевелюру, падавшую ему на глаза.

– Христофор! – воскликнул Красная борода. – Ну наконец-то!

Если бы Пардальян оказался здесь, то в этом самом Христофоре он тотчас узнал бы агента инквизиции, коего некоторое время назад он бесцеремонно вышвырнул из внутреннего дворика трактира «Башня».

Кто же такой был дон Христофор? Мы полагаем, что настал момент познакомиться с ним поближе.

Дон Христофор Центурион был неудачником-бакалавром, каких в ту пору в Испании было немало. Молодой, сильный, умный, образованный, он решил проложить себе дорогу в жизни и занять высокое положение. Однако решить всегда легче, чем сделать. Особенно если у тебя нет ни отца, ни матери, а воспитал тебя и обучил на свои деньги милосердный и славный старик-дядюшка – бедный сельский священник.

Для начала Христофор избавился (это является необходимым условием для всякого честолюбца, твердо решившего преуспеть) от угрызений совести, всегда терзающих дураков. Операция прошла с тем большей легкостью, что вышеозначенная совесть, как легко догадаться, не слишком-то обременяла юного Христофора Центуриона. Но хоть начинающий карьерист и сбросил с себя этот груз, он все же остался тем, чем и был ранее – бедняком, которому бы мог посочувствовать незабвенный библейский Иов. Однако же похвальные усилия, предпринятые им для борьбы со своей совестью, заслуживали, в конечном счете, вознаграждения, и дьявол надоумил его обокрасть доброго дядюшку, забрать у него те несколько дублонов, которые старик кое-как накопил ценой долгих лет лишений и тщательно закопал в надежном месте – не таком уж, впрочем, надежном, ибо молодой негодяй после длительных и упорных поисков все-таки обнаружил его.

Как и всякий добрый кастилец, Христофор уверял, что он происходит из благородной семьи, – да, возможно, так оно и было; почему бы и нет? Однако ему было бы весьма затруднительно предъявить соответствующие документы в том случае, если бы кому-нибудь вздумалось попросить их у него.

Владея небольшой толикой денег, хитроумно позаимствованных у дядюшкиной бережливости, бакалавр Христофор, став доном Христофором Центурионом, поспешил выбраться на жизненные просторы, где сразу принялся искать какого-нибудь могучего покровителя. Это вполне соответствовало нравам эпохи. Жил в те времена некий дон Центурион, которого Филипп II незадолго до описываемых событий сделал маркизом де Эстера. Дон Христофор Центурион незамедлительно открыл в своей биографии родство, и притом бесспорное (по крайней мере, он так считал), с эти богатым сеньором. Христофор прямиком направился к нему и потребовал от него поддержки, ибо любой сеньор, пользующийся расположением двора, должен оказывать помощь бедным и безвестным родственникам. Однако маркиз де Эстера был одним из тех эгоистов, каких, к несчастью, на свете немало. Договориться с ним не удалось. Этот бесчестный родственник не только не пожелал ничего слушать, но еще без всяких обиняков заявил своему невезучему однофамильцу, что если тому и впредь вздумается претендовать на родство, которое он, маркиз де Эстера, вопреки всякой очевидности упрямо отрицал, то он без всякого стеснения прикажет своим людям побить Христофора палками, дабы доказать ему бесспорное: никому не ведомый и без гроша в кармане Центурион никогда – конечно, если рассуждать здраво – не сможет оказаться родственником Центуриона богатого и к тому же маркиза; если же палочных ударов будет недостаточно, чтобы его в том убедить, у маркиза, слава Богу, хватит власти, чтобы бросить своего докучливого псевдородственника в темницу.

Угроза палочных ударов произвела на дона Христофора Центуриона гнетущее впечатление. Угроза же заточения, которое могло продлиться столько же, сколько продлится его жизнь, открыла ему глаза на истину, и тогда он обнаружил, что и впрямь ошибся, и что сеньор маркиз действительно ему не родственник. Посему он отказался от требований о поддержке и признал, что ему отказали в ней совершенно справедливо, ибо, по совести говоря, он не имел на нее права.

В течение нескольких лет он продолжал жить (или, вернее сказать, беспрерывно умирать с голоду) неопределенными плодами неопределенных трудов.

Затем он завербовался в солдаты и научился достойно владеть шпагой. Потом стал грабителем с большой дороги и научился не менее достойно владеть кинжалом. Приобретя также серьезные познания насчет того, как надлежащим образом пользоваться почти всеми видами оружия, бывшими в ходу в ту эпоху, он великодушно предоставил свои таланты в распоряжение тех, кто вовсе оными не обладал, или же, обладая, испытывал недостаток в отваге, необходимой для их использования; за приличное вознаграждение он избавлял любого желающего от настойчивого врага и мстил за смертельное оскорбление или за поруганную честь.

Одновременно – ради собственно удовольствия – он продолжал учиться, а поскольку от природы он был весьма одарен, то вскоре и стал настоящим знатоком в области философии, теологии и судопроизводства. Желая разнообразить свои занятия и вместе с тем несколько пополнить свои скудные доходы, он – в промежутках между ударом кинжала и аркебузным выстрелом – давал уроки одному, писал диссертацию за другого, готовил проповедь для третьего – например, для епископа, у которого иссякло красноречие; он мог также составить заключение по делу для судьи или же защитительную речь для адвоката.

Одним словом, даже для той эпохи, богатой на всяческие диковинные фигуры, это был довольно-таки редкий экземпляр: наполовину наемный убийца, наполовину служитель церкви.