— Жаль, что вы мне не сказали, — заметила Холли, — я бы что-нибудь привезла.

— Я подумывала позвонить вам, но тогда без нарядов остались бы Гвен и Эми.

— Мы бы не расстроились, — сказала Гвен.

— А я бы расстроилась, — возразила Эми. Может, она и стремилась изменить свою роль в семье, но никакие радужные перспективы не заставят ее отказаться от титула «Самой нарядной». Надо соблюдать приоритеты.

— Да знаю, — произнесла Феба. — Поэтому у меня появилась одна мысль… понимаю, что это глупо, но Джайлс одобрил, — такая нерешительность была не в характере Фебы, — и в комиссионном магазине мне дали уйму вещей, от которых они не могли избавиться, а у нас в машине нашлось местечко.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала Холли.

— Зато я понимаю. — Эми всплеснула руками. — Мы нарядимся!

Так и вышло. Феба съездила в местный комиссионный магазин и набила четыре больших пластиковых пакета роскошной ерундой. На нее это действительно было не похоже.

Получилось весело. Поначалу Холли и Йен просто помогали, но не прошло и нескольких минут, как и ими овладела легкомысленная игривость. Только два младших мальчика не испытывали желания переодеваться.

Джайлса предупредили, чтобы он привез смокинг, а за смокингом Хэла Фебе пришлось съездить в Липтон. Поэтому эти двое были одеты подобающим случаю образом, за исключением сорочек. У Джайлса она была в желто-красных разводах, а Хэлу досталось чудовище семидесятых — бледно-голубая, с окаймленными черным кантом рюшами. Узкие углы воротника были такими длинными, что Хэл намеревался дырявить ими индейку. Джек остался в джинсах, надел одну из подаренных Холли рубашек, в коричневых тонах, но дополнил свой наряд гофрированным красным кушаком, в складках которого прыгали маленькие пластмассовые Санта-Клаусы и олени. Был еще такой же галстук-бабочка, но Джек, добрая душа, отдал его двухлетнему Томасу. Себе он выбрал шелковый галстук-бабочку в виде бутылки шотландского виски «Гленфиддик». Йен щеголял в черном на красной подкладке плаще Дракулы, а Ник облачился в серебристый костюм в форме конфеты «Херши-киссиз», какой надевают на Хэллоуин.

Младших девочек нарядили в бальные платьица пастельных тонов. Элли и Гвен надели ансамбли для коктейлей в стиле пятидесятых, высокий разрез спереди на их желтых юбках позволял увидеть короткие черные лосины. Платье Холли было отделано ядовито-зеленым бисером; никто точно не знал, какого цвета мышьяк, но сообща решили, что ей следует держаться подальше от мест приготовления пищи. Феба выбрала себе белое с зеленовато-серым оттенком атласное платье с драпировкой и косым вырезом, в котором Хэл моментально узнал — или притворился, что узнал, — самодельную копию платья Элеоноры Рузвельт, выставленного в Зале первых леди в Смитсоновском институте. Эми остановила свой выбор на кринолине с верхней юбкой из гофрированной пурпурной тафты, на подоле которой осталось большое пятно от воды. Она разорвала надвое алую шаль и обернула одну половину вокруг торса, умудрившись сложить ткань так, чтобы спереди образовался интригующий V-образный вырез. Вторую половину она повязала на шею в виде шарфа. Все тут же принялись говорить ей, что она выглядит чересчур хорошо, что ее наряд слишком похож на обычную одежду. И поскольку Эми сразу же замерзла, она стянула шаль, стащила у Джека шерстяную рубашку коричневато-табачных тонов и перехватила ее в талии серебряным эластичным поясом с блестками. Все согласились, что теперь ее наряд больше отвечает духу этого вечера.

Затем Феба принесла потертый бархатный футляр для украшений и позвала к себе младших девочек. Эми тоже подошла. Ей захотелось увидеть, что принесла Феба. Булавка, украшенная цветами американского флага, стала бы отличным завершающим штрихом ее наряда.

Но украшения оказались не из магазина подержанных вещей. На атласной подкладке цвета слоновой кости приглушенно мерцапи гранаты Элеоноры — перегруженный отделкой гарнитур в некрасивой оправе, которой так восторгалась в детстве Эми.

Она на самом деле была безвкусной.

Клер и Эмили взвизгнули.

— Ой, можно поносить? Можно? Пожалуйста, пожалуйста!

— Только осторожно, — сказала Феба.

Гарнитур оказался достаточно большим, и каждой из девочек досталось по браслету и огромной броши. Уши у них проколоты не были, и Феба прикрепила серьги к заколкам для волос и украсила ими головки девочек. Ожерелье было только одно, и Феба разрешила им носить его по очереди.

— А есть ли какая-то возможность и мне встать в очередь на ожерелье? — спросила Эми. — Я всегда хотела его поносить.

— Оно им наскучит еще до конца ужина, — отозвалась Феба, — и ты сможешь делать с ним все, что твоей душе угодно. А пока… нам надо, чтобы ты села и закрыла глаза.

— Я? Зачем? — Эми заметила, что к ним, держа руки за спиной, подошла Элли. — Ладно. — Она села на одну из лавок. Ее пурпурная юбка из тафты заняла место, которого хватило бы на трех человек.

Она почувствовала что-то холодное на горле, а потом теплые пальцы на шее сзади.

— Теперь можешь открыть глаза, — сказала Элли.

Элли держала перед ней ручное зеркальце. Эми посмотрела на себя. В распахнутом вороте рубашки Джека, как раз под ключицами, матово поблескивали пять прямоугольной формы опалов, разделенных крохотными бриллиантиками, — ожерелье ее матери. Простое и элегантное, оно было подарено матери Элеоноры, Эминой бабушке, в год ее первого выхода в свет в Лондоне. Феба держала в руках такие же серьги.

— Я привезла для тебя и топазы, — сказала она, — но они не очень подходят к этой рубашке.

— Феба… — Эми не находила слов. — Не надо было этого делать.

— Я так решила. Она была и твоей матерью.

Эми почувствовала, как защипало глаза и в горле застрял комок. Ей захотелось плакать. Последние два года Феба присвоила себе память об Элеоноре, словно та была только ее матерью. Теперь она облегчала свое горе.

Подошел Хэл и обнял дочерей за плечи. Видимо, Феба сказала ему, что отдает Эми драгоценности.

— Может, я покажусь вам старым дураком, но ваше сближение — это огромная радость для меня. Я всегда считал нас сплоченной семьей из-за озера, думал, что мы близки, потому что у нас есть это чудесное место, где все мы проводили так много времени. Потом я познакомился с Гвен и ее детьми. У них не было такого особого места, как это, но они ближе друг к другу, чем когда-либо были мы. Место, каким бы оно ни было особым не может сплотить людей. Вместе их должны удерживать взаимные чувства. Жаль, что моя речь получилась в духе открыток «Холлмарк», но кажется, я по-другому не умею.