«Я вправе ее не узнать, – успокаивал он себя. – А она, узнает ли она меня? Ганс Клос тоже мог измениться за восемь лет. Неоперившийся мальчишка стал настоящим мужчиной, а особые приметы…» Подошел к зеркалу и присмотрелся к своему шраму под правым ухом.
Стол был накрыт. До прихода гостей оставалось еще не менее часа. Если не опоздают… Нет, Эдит не опоздает, она так хотела его увидеть.
Какая она – красивая, стройная? Тот немец говорил, что она милая, обаятельная. Но можно ли верить впечатлению пятнадцатилетнего мальчишки? По любительской, не очень выразительной фотографии немногое можно понять. Правильные черты лица, голубые или серые глаза, густые пышные волосы. «Видимо, красивая», – подумал он, и это как бы успокоило его, хотя в общем-то ему было безразлично, действительно ли кузина Клоса, Эдит Ляуш, красивая. Его обучали несколько месяцев, испытывали его хладнокровие, выдержку, стойкость и интеллигентность, способность пойти на риск, проверяли знание немецких обычаев, традиций и языка а теперь он должен освежить в памяти какие-то мальчишеские воспоминания, но не свои, а человека, в которого по иронии судьбы он перевоплотился.
Вдруг его поразила неожиданная мысль: действительно, и как он не подумал об этом раньше? Настоящий Ганс Клос в тридцать восьмом году сдал экзамен на аттестат зрелости, окончил лицей и поехал учиться в Гданьский политехнический институт. Станислав Мочульский тоже обучался в этом институте, но осенью тридцать восьмого года переехал в Варшаву. Ярость гданьских гитлеровцев, их ненависть к полякам из Поморья, которые поселились в формально свободном городе Гданьске, начали приобретать такие размеры, что он должен был выехать в Варшаву.
Кто знает, если бы он остался в Гданьском институте, то, может быть, встретился бы там с настоящим Гансом Клосом. Видимо, оба были бы удивлены таким поразительным, почти неправдоподобным сходством. Два человека разной национальности, из которых один, считая себя представителем высшей расы, был бы оскорблен, если бы узнал, что его двойник – простой поляк, представитель народа, по мнению нацистов, обреченного на вечную службу немцам. Тот Ганс Клос наверняка был среди тех гитлеровских молодчиков, которые, как на параде, в коричневых рубашках и с фашистскими повязками на рукавах, оглашали улицы города бравыми криками и освещали их огнем факельных шествий, пикетировали польские учреждения. Член тайной ячейки гитлеровской национал-социалистской партии в Клайпеде и курсант подпольного немецкого юнкерского училища наверняка не стоял тогда в стороне…
А она, Эдит? Какая была она? Во вспомогательный армейский отряд вступила добровольно. Может, как и другие молодые люди, пропитанные духом национализма и оголтелого гитлеризма, хотела вложить свой кирпич в строительство здания тысячелетнего рейха? Или сделала это для того, чтобы ее мать («Больная ревматизмом моя тетя Хильда», – подумал разведчик с улыбкой) могла пользоваться лучшими продовольственными карточками, дающими право на получение двадцати граммов масла вместо маргарина?
Видимо, все именно так и было: Ганс Клос с фотографией Эдит в портфеле приехал в Гданьск. Но потом увлекся другой девушкой в институте. Поэтому переписка с Эдит, которая длилась около двух лет, могла неожиданно прерваться. Может быть, новая девушка Ганса, студентка, тоже участвовала в ночных факельных шествиях по улицам города, выкрикивая до хрипоты антипольские лозунги на бесконечных митингах молодых гитлеровцев? Или она была дочерью какого-нибудь солидного бюргера, добродушной мещаночкой, а может, дочерью вдовы служащего, сдававшей комнатки одиноким студентам? Кто она была? Говорил ли об этом Ганс Клос при допросе? И задавали ли ему такие вопросы?
В голове все перепуталось: воспоминания, предположения, догадки. Потом он опомнился, ведь все это не касается Эдит, а если бы он был в действительности Гансом Клосом, то их обоих не интересовали бы эти проблемы.
Довольно! Он уже более четырех лет носит имя Ганса Клоса, и сейчас нет необходимости предаваться воспоминаниям. И теперь, все проанализировав и взвесив, он пришел к убеждению, что для Эдит Ляуш он должен быть настоящим Гансом Клосом, хотя эта игра, которая начата им еще четыре года назад, очень рискованна. Он стал спокойным и расчетливым, как это всегда бывало с ним перед решением сложной задачи.
Вспомнилась недавняя акция польских партизан на железной дороге. Клос перепроверил мысленно, не допустил ли какой-либо ошибки. Чего в связи с этим от него хочет Бруннер? Эта важная в оперативном отношении ветка железной дороги должна быть взорвана! «Тетя Сюзанна» требует ускорить акцию партизан. Значит, в этом есть необходимость.
Когда после телефонного разговора с Эдит Клос выбежал из штаба и направился к часовщику, чтобы получить от «тети Сюзанны» дополнительные сведения к информации о ревматизме, пруде, лодке, прогулке и луне, там его уже ждал Бартек. Клос любил этого тонкого, умного, выдержанного, смелого человека, с которым уже давно сотрудничал и которому доверял. За голову Бартека, командира партизанского отряда, прославившегося многими боевыми действиями против немецких оккупантов (в некоторых из них принимал участие и Клос), полиция и СД обещали большие деньги. Совсем недавно круглое крестьянское лицо Бартека смотрело на Клоса с плакатов, расклеенных немцами по всему городу, пока их не закрыли другие объявления и предупреждения, касающиеся розыска польских «бандитов» или извещавшие об очередной расправе над «террористами», которые подняли руку на представителей немецкого народа…
Однако Бартек не обращал внимания на угрозы оккупантов. Даже в самое трудное время, пренебрегая опасностью, он приезжал на крестьянской фурманке на городской базар, одетый в деревенский кожух, и растворялся в толпе.
Бартек был невесел. Часовщик вынужден был рассказать ему о последней неудаче на железной дороге. Бартек оказался от предложенной ему сигареты, свернул из газеты самокрутку с едким самосадом, подождал, пока все часы в магазине пробьют три, и только тогда доложил о случившемся. Оказалось, что не весь динамит взорван, что во время акции на железной дороге пропал один из партизан.
