– С этой, с этой… не строй идиотку. Смотри сюда.

– Господин начальник, – заныла я, – да мы ничего… мы так просто поговорили.

Сволочь… ненавижу… я опустила глаза. Не хватало, чтобы он мой взгляд сейчас поймал.

– Смотри мне в глаза, гадина! – приказал ханкер. Я медленно подняла на него взгляд. Ну и получи. Актриса я плохая, скрыть ненависть все равно не смогу. И он не выдержал… его зрачки, слегка расширенные от употребления разведенного сэнтака, забегали. Он снова попытался схватить меня за шкирку, и я снова ушла от захвата, просто качнувшись в сторону. Тогда он хлестнул меня плетью. По руке – руки-то у нас голые. Я отскочила, и удар получился слабым, но все равно попало. «Стой», – заревел ханкер. Вот теперь уже ничего не поделаешь. Хорошо бы не по лицу… Нет, он все-таки один раз хлестнул меня и по лицу. И по рукам. Ладно, могло быть и хуже. Под конец ханкер пнул меня по голени и толкнул в ряд – работай, мол… Я нагнулась, остро переживая свое унижение. Ханкер тем временем направился к Кими. Я так перепугалась, что даже боль как-то ослабла. И все время, пока он с ней разговаривал – я ничего не слышала отсюда, кроме обрывков фраз, – я ощущала только бешено колотящееся сердце и испарину на лбу. Только бы она ничего не сказала!

Вроде бы, ничего… по крайней мере, наш мучитель двинулся дальше. Ура! Можно жить дальше. Развлечение окончено. Я осмотрела следы от ударов – тонкие кровавые полоски вдоль плеча. Ничего, бывает хуже… плевать. Здесь все такие. Заживет, и никто об этом ничего не узнает. Может быть, даже без следа заживет.

Удивительно, но здесь есть дети. Никаких семей, разумеется, просто некоторые женщины время от времени рожают, ну и дети остаются при них, а лет с восьми тоже начинают работать на плантации. Мне, между прочим, тоже вполне грозила такая участь. Ханкер по прозвищу Громила в самом начале еще попытался меня зажать за бараком. Я с большим удовольствием скрутила его и от души заехала ногой по яйцам. Дальше это не пошло, мне даже ничего не было, видимо, Громила постеснялся звать других на помощь… Как это он, такой крутой и с оружием, с девчонкой не справился? Но больше меня никто и не трогал. Мы не на базе, тут женщин куда больше, чем мужчин, немало и симпатичных девчонок, и видимо, никто не хочет связываться со мной, раз есть более покладистые.

Вот Дерри уже наверняка беременная ходит. Я ее как-то видела в кустах с ханкером. Бедняжка, для нее это, наверное, и в радость – первая возможность в жизни побыть с мужчиной. Хоть кто-то на нее обратил внимание!

Дети почти все больные, смотреть на них жалко. Многие уже получают колеса – ведь с молоком матери привыкают. До пятнадцати лет, говорят, никто не доживает практически.

У нас вообще каждую неделю одного-двух обязательно хоронят. Впрочем, какое хоронят… Просто заворачивают в дерюжку и увозят. Хрен знает куда. В основном умирают те, кто здесь давно, лет семь. И дети.

Народ на удивление миролюбивый. (Только Дерри на меня все косится. Все косится, сил нет). Но наверное, не столько миролюбивый, сколько просто заторможенный. Драк тут не бывает практически. Впрочем, и ханкеры следят за дисциплиной.

И что еще меня удивляет – никаких выходных. Вообще никаких радостей жизни. Кроме колес, разумеется. Значит, для меня – и вовсе никаких.

Разве что полежать на соте – соломенной постели – после ужина. Совершенно расслабившись, так же, как получившие свою дозу соседки. Впрочем, и еда тоже – радость. На ужин кормят сытнее, чем утром. Целую миску каши дают. Иногда еще какие-то листья к ней кисленькие. Вот сейчас мое пузо набито, рубцы только слегка напоминают о себе, двигаться не надо – и хорошо. Очень даже хорошо.

Ко всему человек привыкает, и во всем начинает находить определенные радости.

Рядом со мной на соту плюхается Кими. Поворачивает ко мне голову и вдруг говорит отчетливо:

– Спасибо.

– Не за что, – буркнула я, но удивительная радость разлилась у меня внутри. По крайней мере, хоть какая-то реакция… я думала, в этой наркоманке уже ничего человеческого не осталось. Можно надеяться, что она меня не выдаст.

Тихо, и уже темнеет. Сайра, такая же почти темная, как Кими, говорят, уроженка самой Нейамы – здесь ведь когда-то и местное население было – начинает наигрывать на маленьком круглом струнном инструменте, эффе. И поет она на местном диалекте, я его понимаю с пятого на десятое – здесь многие на нем изъясняются. И все же слова можно разобрать под монотонную трехнотную назойливо жужжащую мелодию.

И вот удивительно, вроде бы и пела Сайра кое-как, и дребезжание эффы заглушало слова – однако что-то такое было в этом настоящее, что даже мурашки побежали. Я вдруг как представила себе эти высокие, стройные арамы, и крики обезьян и птиц, и шум прохладного утреннего ветра в тростнике, узкую полоску зари на горизонте… Адоне, есть же целый прекрасный, дивный мир! Что же я тут делаю, в этом бараке вонючем?

Бежать надо.

Только вот без Ильта трудно, конечно. Да и нехорошо, ведь договаривались вместе. Где он может быть? Девчонки, кто здесь давно, говорят, мужиков, кто посильнее, обычно или в охрану берут, или увозят на шахту – Аригайрт тут какие-то суперкристаллы разрабатывает, называются они «беной», а что за кристаллы – не знаю. Где эти разработки – тоже никому не известно. В горах, говорят. Но отсюда никаких гор не видно.

Может быть, он убежит и найдет меня… как знать… ведь мы договорились. А мне одной – куда бежать? Здесь товарищей не найти, здесь все от дозы – ни на шаг. Привыкли. Разве что Дерри уговорить, только у нее еще что-то живое во взгляде сохраняется. Но это живое – ненависть ко мне.

Старших женщин-серетанок в другой барак поселили. Тут у нас в основном молодые и бездетные. К нам и ханкеры часто наведываются, так, посидеть, пообщаться, потискать кого ни попадя. Совсем уж не наглеют – для совокуплений в сарай подруг уводят.

Как убежать, как? Я смотрю в плетеный потолок, по прутьям деловито пробирается большой черный паук. Надеюсь, не ядовитый. Надеюсь, он на меня ночью не свалится – проснуться от прикосновения паучьих лапок к лицу, б-рр!

Я уже все исследовала вокруг. Само по себе бегство вполне возможно, что там – несколько шагов, и ты за пределами плантанции. Но ведь это планета Аригайрта, вся, целиком. Орбитальный пояс, наблюдение… Ведь сразу поймают. До плантации от космопорта мы ехали двенадцать часов, машина скоростная, на подушке. Моя единственная надежда – добраться до космопорта и захватить ну хоть мелкий кораблик какой-нибудь. Может, я самонадеянна, но мне кажется, я смогу поднять в небо хоть гроб на колесиках, лишь бы у него движок был какой-нибудь.

Но как, если нет ни оружия, ни возможности скрыться, ни друзей – ничего. И главное, мерзкий, липкий страх, потому что я знаю, что делают с теми, кого поймают. Я сама не видела, рассказывали. А ведь поймают наверняка! Лучше уж тут всю жизнь просидеть… Или не лучше?

Это все равно что вам предлагают на выбор – казнь на колу или варка заживо в кипящем масле… впрочем, местные казни примерно такого же уровня.

Да, здорово Аригайрт все рассчитал… Не уйти.

Теперь уже мы обдирали верхние листья, потому что они подсохли, а снизу, на месте ободранных, стали пробиваться зелененькие ростки. Сэнтак круглый год можно собирать, по 5, 6 урожаев. В здешнем-то жарком и влажном климате… Говорят, сейчас верх обдерем, а потом будем полоть, вон уже сорняки разрастаются вовсю. Полоть – самая мерзкая работа. Потом опять сэнтак обрастет, и уже придет пора обрывать нижние листья.