Вечером за общим ужином Петрович завел разговор о том, что некоторые люди получают иногда в подарок небольшие, пусть не самые роскошные, игрушечные железные дороги. Хотите примеры? — пожалуйста: вот Ирина не даст соврать. Но Ирина повела себя не по-товарищески: уткнулась в свою тарелку и промолчала. Генрих, Петя и Катя посмотрели на нее сурово, потом переглянулись между собой.
— Ты вот что… — пробормотал Петя, почесав себя за ухом. — Если поел, ступай, брат, к себе.
Хорошо было уже то, что его выслушали. Дыхание Петровича перехватило от волнения.
— Спасибо, — произнес он одними губами и на слабеющих ногах ушел в детскую.
Было ясно, что на кухне происходит совещание. Сначала он пытался разобрать отдаленный разговор, но тщетно, — его оглушало собственное гулко бившееся сердце. Тогда Петрович решил взять себя в руки. С силою подышав, как во время гимнастики, он отошел от двери и забрался с ногами на кровать. Надо было дать мыслям отвлеченное направление. Он смотрел то на стену, то в окно, где равнодушно покачивались обезлиствевшие деревья. Ничего не получалось. Глаза были слепы, а мысль о вожделенной дороге лишь на мгновение отбегала в сторону, чтобы тут же вернуться и заново обжечь истерзанную надеждой душу. И тогда Петрович сдался на милость своему наваждению. Он представил себе, что дорога уже куплена, подарена и разложена на полу в детской во всем своем великолепии. Он будет бережно брать в руки вагончики и внимательно их рассматривать. Потом он пустит поезд — сначала самым тихим ходом, затем быстрее. И поезд, послушный Петровичевой воле, пойдет по рельсам, побрякивая на стыках, и остановится точно у вокзала, который можно сделать из любой коробки. А то, что дорога эта будет много меньше выставочной, это даже хорошо. Ведь из чего складывается игра? — из предмета и воображения; чем скромнее предмет, тем больше следует добавить воображения, только и всего. Рассуждая так, он почти не лукавил перед собой.
Главное, что он не получил отказа. Больше Петрович не возбуждал запретную тему, но частенько близкие заставали его сидящим неподвижно с остановившимся взором.
— Алло, Петрович! Ты не уснул?
Да, он грезил, но наяву. К сожалению, грезы эти не освежали его и не вносили в душу покоя.
Спустя несколько дней они с Ириной снова отправились на железнодорожную насыпь. Опять Петрович вдыхал знакомый запах креозота и слушал беглый встревоженный шелест рельсов — знак приближающегося поезда. Из-за поворота доносилось глухое утробное ворчание и вдруг внезапно усиливалось до грозного могучего рыка, — это показывался на железной тропе тепловоз, царь машин. Раздувая решетчатые бока, жарко дыша трубами, тысячесильный, стотонный зеленолобый зверь трудно, но уверенно тащил бесконечную вереницу громыхающих колеблющихся вагонов. Сотрясая землю, тепловоз проходил мимо, обдав Петровича терпким запахом горячего машинного пота. Из кабины его выглядывал веселый, черный, как муха, машинист, который, завидя у насыпи машущего человечка, успевал подать приветственный свисток. Гомоня, толкаясь и кружа Петровичу голову, набегали товарные вагоны, груженные разнообразной занимательной поклажей. Если же состав был пассажирский, то вагоны, длинные и гладкие, проносились по рельсам со взвизгом затачиваемого ножа, и долго потом стояла в глазах стробоскопическая рябь их окошек.
Осенняя трава на насыпи уже не приглашала присесть или поваляться. Она сделалась хрустящей и ломкой. Пассажирские поезда стали пахнуть каким-то особенным дымком. Ирина объяснила, что это проводники затопили в вагонах угольные печки. Поезда утягивались за поворот, достукивая погремушками хвостов, и исчезали, оставляя аромат, навевавший на Петровича странную грусть. Ирина, как и он, провожала поезда задумчивыми глазами и тоже иногда печально вздыхала.
— Почему ты вздыхаешь? — спросил ее Петрович. — Хочешь, наверное, уехать на поезде куда-нибудь далеко-далеко?
— Уже нет, — ответила Ирина. — Мои поезда, дружок, все давно ушли.
Петрович задумался. Вот в чем был недостаток взрослой железной дороги: поезда ее приходили и уходили. Насколько лучше иметь собственный поезд, пусть маленький, но который всегда остается с тобой.
И вот, как ни медлило подлое время, день рожденья наступил. Наступил день рожденья… Почему он так называется? Может быть, именно в этот день судьба дает тебе шанс на еще одно воплощение. Шанс стать таким, каким ты должен быть: умным, добрым и не привередливым в еде. Над этим стоило подумать, но мысль постоянно возвращалась к железной дороге. Петрович давно уже лежал и слушал бой дождевых капель по подоконнику. Поскольку день рожденья выпал на воскресенье, взрослые, для которых важнейшее дело выспаться, вставать и не думали. Что ж, оставалось лежать и размышлять…
Но вот кто-то закашлял мужским голосом в глубине квартиры. Где-то скрипнули полы и послышались приглушенные голоса… Ясно: они наконец встали и формируют делегацию.
Идут… но зачем на цыпочках?..
И все-таки Петрович вздрогнул — не мог не вздрогнуть, когда открылась дверь в детскую. Вот они, все в сборе — полон коридор…
Генрих запричитал:
— Здравствуйте! А где же Петрович? Здесь большой мальчик, а наш Петрович был маленький.
Понятно. Шутит, хотя и глупо. Но нельзя ли ближе к делу? Петрович нахмурился:
— Я Петрович, а вы кто?
Они, оказывается, пришли его поздравить — вот в чем смысл их визита. На свет появились коробки с цветными наклеенными картинками… и тут уж Петрович утерпел — выпрыгнул из кровати.
Если на коробке изображен самолет, можно не сомневаться: внутри он и есть… А здесь что?
— «Баумастер», — пояснил Петя. — Конструктор, чтобы ты развивался.
Спасибо, но где же… Ах вот! Эту коробку Катя зачем-то прятала за спиной. Петрович увидел картинку с мчащимся тепловозом, и сердце его заколотилось. Руки не слушались его, руки дрожали, пока открывал он эту коробку и… опали, когда открыл. В коробке действительно лежал тепловоз. Большой, железный, аляповато раскрашенный, на восьми резиновых колесах… В детской стало тихо, как в гробу.
Молчание нарушил Генрих:
