Но она не хотела думать сейчас о боге. Впервые за несколько страшных последних часов у нее появилась цель. Пусть бессмысленная, призрачная, пусть на день-два, но цель. Пусть он ничем не сможет ей помочь, тем более помочь отцу, но он же сын Ника, его плоть! И к какому бы богу он ни ушел, он не посмеется над ее слезами. Где, Ник рассказывал, их обиталище? Ах да, в Драйвэлле…
Сейчас же, не откладывая путешествия ни на минуту, она поедет к Гуннару Карсону. Сейчас же. Она словно скользила вниз к обрыву, а теперь ухватилась за ствол дерева, остановилась и пытается подняться по крутому склону. Скорей всего, она снова соскользнет вниз, но надо пытаться, надо карабкаться, надо что-то делать.
Она вылезла на автобусной остановке. Всю дорогу от аэропорта молоденький водитель объяснял ей, как найти коммуну Отцов. Должно быть, она понравилась ему, потому что он то и дело оборачивался и улыбался ей, и ей казалось, что почти пустой автобус сейчас упадет в кювет.
— Да их все там знают, — подбадривал он ее. — Их там человек двадцать придурков. — Он долго смеялся, покачивая головой. — Коммуна Отцов! Представляете, а самому старшему из них, говорят, и сорока нет! Отцы!
И все-таки она заблудилась. Водитель сказал ей, что их дом совсем недалеко от остановки, но она все шла и шла среди плавных холмов, похожих на спины китов, мимо печальных маленьких ферм, каких-то заброшенных домов. Она вдруг услышала жалобное мяуканье. Она оглянулась. За ней полубежал, полуплелся маленький тощий котенок. Она остановилась, и он с яростной надеждой начал тереться об ее ноги. Он, наверное, надеялся, что они спасут его от холода и страшного одиночества.
— Глупый котенок, — пробормотала Луиза, — неизвестно, кто за кого должен цепляться…
Наконец она встретила пожилую женщину в комбинезоне. Женщина стояла у пыльной машины с проржавевшими крыльями и беспомощно глядела на поднятый капот.
— Чертов аккумулятор, — плаксивым голосом сказала она, — показывает, что заряжен, а сам пустой…
— Вы не скажете мне, где тут коммуна Отцов? — спросила Луиза.
— Что? А… Да вот, за этим холмом, с милю примерно…
Котенок все не отставал от нее, хотя мяуканье становилось все более слабым и жалобным. Она не выдержала и взяла его на руки. Котенок был невесом, и худенькое его тельце, казалось, сотрясалось от биения сердца.
Тропинки не было, и идти было тяжело. На туфли Луизы начала налипать глина. Наконец перед ней показался двухэтажный деревянный дом. Дерево было серым, старым, и дом казался заброшенным. Но на дворе стояли двое в коричневых грубых плащах и пилили дрова. Шелковая серость старого дерева, старомодные темные плащи и визг пилы принадлежали другому времени, и Ритрит на мгновение почудился Луизе нелепым порождением ее воображения.
Пильщики выпрямились, едва заметно кивнули и молча уставились на нее.
— Простите, — сказала она, — я ищу Гуннара Карсона.
— Сейчас, — кивнул один из них и вдруг изо всех сил рявкнул: — Гунни!
На втором этаже распахнулось окно, и из него высунулся бледный молодой человек с мягкой вьющейся бородкой. Он был одновременно похож и не похож на Ника, но глаза были отца.
— К тебе, — кивнул пильщик на Луизу, вздохнул и сказал товарищу: — Давай. — Он с силой потянул пилу на себя, и она певуче зазвенела, выбросила тоненький фонтанчик опилок.
Гуннар вышел, молчаливо кивнул и вопросительно посмотрел на Луизу.
— Здравствуйте, — сказала она. — Меня зовут Луиза Феликс… Я…
Гуннар был на несколько лет младше ее, но она чувствовала непонятную робость перед ним. Он слабо улыбнулся:
— Я знаю, кто вы. Отец рассказывал мне…
— Я хотела поговорить с вами… Простите, что я…
— Дайте котенка, — сказал Гуннар. Он осторожно взял животное и опустил на землю. — Клиф, — кивнул он одному из пильщиков и показал глазами на котенка. Он повернулся к Луизе: — Пойдемте походим. Вам будет легче говорить.
Наверное, она правильно сделала, что нашла Гуннара, подумала она, потому что от него исходило какое-то спокойствие. Пусть грустное, но спокойствие. Она начала рассказывать, сначала с трудом; и чем больше она говорила, тем легче ей было делиться всем тем, что случилось с ними.
— Простите меня за эгоизм, — сказала она. — Я ловлю себя на мысли, что использую вас, чтобы хоть немного избавиться от отчаяния.
— Я должен благодарить вас. Если с тобой делятся горем — это большая честь. Тем более, что речь идет о моем отце.
Они долго шли молча. Внезапно он остановился и спросил:
— Вы приехали, чтобы рассказать мне об отце, или вы надеялись, что я смогу чем-то помочь вам?
— Что вы можете сделать? — вздохнула она. — Кто вообще может ему помочь, если он еще жив?
— Наверное, вы правы. — Он смотрел на нее, и взгляд его был грустный и извиняющийся. — Боюсь, я ничего не могу сделать…
Луиза понимала, что не имела права говорить так, но слова не слушались запрета и сами выскальзывали из нее:
— А ваш бог? Вы же служите ему, попросите его…
— Наш бог ничего не может, — покачал головой Гуннар.
— Так зачем он вам?
— Это не так просто объяснить, — сказал Гуннар и извиняюще улыбнулся: — Вот вы принесли тощего крошечного котенка. Что он может вам сделать? Разве что потянул за какую-то ниточку сострадания. Если б господь был всемогущ, он бы прекрасно обошелся без нас, и служить ему было бы все равно, что служить королю. Может быть, и выгодно, но для чего? А я служу существу слабому, нуждающемуся во мне, и эта служба дает мне удовлетворение…
— Но разве в мире мало людей, которые остро нуждаются в помощи? Может быть, еще острее, чем ваш бог? Почему вы не служите им?
Гуннар нахмурился и долго шел молча.
— Вы думаете, я никогда не задавал себе этот вопрос? Это непростой вопрос… Но когда пытаешься служить людям, душа всегда оказывается в смятении: почему тому, а не этому. Служа одному, вызываешь зависть и ненависть других. Нет, чистая любовь может быть обращена только к тому, кто вне нас…
— Значит, вы уходите от людей?
Гуннар помолчал, едва заметно пожал плечами.
— Люди… Наверное, вы правы. Наверное, я потому и ищу бога, что боюсь людей…
— А отец?
— О, не подумайте, что я равнодушен к отцу. Просто с годами мы все меньше становились нужны друг другу. Особенно после смерти матери…
— Вы хотите сказать… что я…
— О нет! Нет, нет! Пожалуйста, не думайте, что я ревновал отца к вам! Он любит вас, и за это я вам благодарен…
Нет, дерево на скользком склоне было плохой опорой. Может быть, она и поделилась с ним горем, но все равно горя оставалось в ней слишком много, чтобы выжить.
— Я понимаю, — пробормотала она. — Может быть, вы правы. Может быть, удобнее служить придуманному богу, чем пытаться помочь отцу. Тем более, что помочь ему, наверное, невозможно…
Гуннар несколько раз медленно кивнул, и Луизе показалось, что в глазах у него стояла боль.
— Простите, — сказала она. — Я не хотела…
— О, не извиняйтесь… Я понимаю вас… — Гуннар еще больше ссутулился и зябко запахнул свой грубый толстый плащ.
— Спасибо, — пробормотала Луиза, — я, пожалуй, пойду к автобусной остановке. Пока еще светло…
— Нет, Луиза, вы останетесь. Хотя бы на несколько дней. У нас есть свободные комнаты.
— Но…
— Здесь же не монастырь. К тому же старший отец поймет…
Луиза лежала в темноте на узкой жесткой кровати. В комнате слабо пахло человеческим потом, сухими травами, тоской. Откуда-то издалека донесся собачий брех.
Все было бессмысленно. Не надо было тогда играть с собой в прятки на мосту. Не надо было судорожно карабкаться вверх по скользкому склону. Зачем растягивать отчаяние? У Гуннара хоть есть свой бог. Бог, которого нет. Может быть, именно это его больше всего и привлекает. Коммуна Отцов… Это они отцы бога… Может быть, им легче быть отцами несуществующего бога, чем остаться в жизни и стать отцами живых существ… Во всяком случае, спокойнее.
