– Патрик жив!.. Патрик спасен!.. Что ты говоришь, Малькольм? – и падая на землю, поросшую папоротником, она сжала голову обеими руками, и воскликнула с необъятной радостью: – Это уж слишком! Вчера – горе, отчаяние, сегодня – безграничная радость, бесконечное счастье!

Видя, что она почти задыхается от волнения, Малькольм опустился рядом с ней на колени и прошептал горячую благодарственную молитву. Она склонила головку на плечо брата и так оставалась некоторое время, тихо наслаждаясь сознанием своего счастья…

Но Малькольм вспомнил, наконец, об опасности их положения и, быстро поднявшись, радостно сказал:

– В путь, Лилия, сейчас же в путь. Но какой же ты маленький студент, со своими короткими кудрями!

Лилия покраснела до самых корней ее коротких волос:

– Если бы только я могла думать, что Господь Бог сохранит мне Патрика, то никогда не решилась бы на эту жертву! – шепнула она, смеясь сквозь слезы.

– Как? Даже для того, чтобы пробраться к нему, сумасшедшая сестренка? – сказал Малькольм, целуя ее.

Затем он оделся в платье, взятое с собой.

– Ну вот, я опять студент! Постой, и тебе надо снять одежду бакалавра, ведь ты училась только в монастырской школе. Ты мой младший брат, помни это. Ну, как же мне тебя назвать?

– Дэвидом, – тихо подсказала Лилия.

– Хорошо. Так ты Дэвид, за которым я ездил домой, чтобы поделиться с ним моими познаниями. Ты можешь быть сколько угодно робким и диким, а мне предоставь всю трескотню латыни и логики.

– Конечно, если ту под этим подразумеваешь прения, вроде твоего спора с Джемсом Кеннеди! Я была поражена быстротой твоих ответов! Как ты мог всему этому научиться? Я уже не говорю, что ты к тому же стал таким храбрым воином.

– По правде сказать, у нас были только легкие схватки, – сказал Малькольм, – но теперь я знаю, что значит сражение. Я видел битвы вблизи.

– И теперь никто не посмеет говорить тебе дерзости по этому поводу, – отвечала Лилия. – Посвящен ли ты в рыцари?

– Нет, но говорят, что я уже заслужил шпоры. Я это расскажу тебе дорогой, Лилия; дай мне только бросить здесь шлем и сапоги, не подходящие к наряду студента. Ну вот, все кончено. Теперь дай мне руку, брат Дэвид, и в путь-дорогу! Нам надо идти на запад, чтобы герцог Мэрдок не выслал за нами погоню. Надеюсь, мы беспрепятственно достигнем границы, где и встретим Патрика.

Брат с сестрой отправились в дорогу, что должна была привести их к окончанию их тяжелых испытаний.

Все, казалось, благоприятствовало им: солнце радостно сияло, природа пробуждалась после долгого сна; воздух был полон благоухания, птички весело чирикали в кустах. Лилия была несказанно счастлива – она радостно шла по траве, не чувствуя утомления. Что касается Малькольма, то он ощущал внутреннее спокойствие и мир, дотоле не испытанный им. Но его счастье не походило на блаженство сестры. С этого времени начиналось его личное отречение!..

Они шли не по той дороге, по которой он шел несколько недель тому назад. В горах и болотистых степях был мир и покой. Но там, где были люди, беспорядок и разорение встречались на каждом шагу.

Останавливаясь для отдыха в монастырях, Лилия и Малькольм часто встречали там неурядицы, редко благочестие и всегда самое грубое невежество. Нередко попадалась им черная обугленная земля, остаток жилища – жертвы огня. Не раз случалось им, содрогаясь, проходить мимо трупа, повешенного на дереве, или лежащего на обочине дороги. И после четырехлетнего отсутствия Малькольму было тяжело видеть, что Лилия мало разделяла его ужас от этих зрелищ, которые в глазах Алисы показались бы чудовищными и поразили бы горем чувствительное сердце Эклермонды. Действительно, Лилия смотрела на волнение Малькольма, как на новую и милую черту его причудливого характера.

Малькольм глубоко чувствовал истину того, что говорил Кеннеди: да, необходимо было помочь королю преобразить эту страну. Сознание долга, приобретенное им в эти последние годы, возбудило в его честном сердце желание ответить мужественному воззванию Кеннеди: «К делу, к делу!» Слова Эклермонды тоже производили на него свое действие. Он начинал понимать, что удалившись в университеты Италии, углубясь в изучение Аристотеля, философии и математики, в то время, как в ею отечестве будет свирепствовать междоусобица, он приобретет для себя лишь земные богатства… Нет, ему следовало остаться в Оксфорде до достижения степени магистра наук и тогда уже пожертвовать собой на пользу варварского и жестокого шотландского народа!

Он знал, что король любит и уважает Патрика, и что храбрый, одаренный железной волей молодой человек гораздо более способен к управлению обширными поместьями, чем он, Малькольм, с его нежной, чувствительной душой. С посвящением в духовный сан он видел для себя возможность, с помощью короля и своего высокого происхождения, поднять духовенство, и тем улучшить дикую, необузданную нацию.

Это намерение, благочестивое и самоотверженное, все более и более наполняло его душу. К нему не примешивалось никакого сожаления, и он становился все веселее и решительнее, таким, каким никогда не видела его Лилия.

Много вопросов задавала ему сестра во время их путешествия, и Малькольм много рассказывал ей о дворе, о лагере и о том, какую жизнь ведут женщины в чужих краях. Он надеялся тем самым указать будущей леди Гленуски на обязанности, лежащие на каждой владетельной особе, которая, подобно Алисе Солсбери, должна стремиться к благосостоянию своего домашнего очага.

Но ничто не могло заставить Лилию полюбить фламандскую наследницу! Как? Отвергнуть Малькольма и предпочесть ему монастырь? Это решение вступить в число сестер милосердия и исполнять их обязанности не считалось Лилией делом совершенного отречения, и она надеялась, что брату ее, которого она считала героем, легко удастся победить сопротивление Эклермонды.

Малькольм нашел бесполезным пояснять сестре, насколько он считал себя недостойнее Эклермонды, и доказать ей, что если бы та и согласилась на его просьбы, то перестала бы быть его мечтой, тем ангельским и чистым существом, которому он поклонялся.

Через несколько дней они без приключений достигли стен Варвика.

Но в ту минуту, когда Малькольму казалось, что он преодолел все затруднения, Лилия чуть не навлекла на себя подозрения. Сначала она была весела и беззаботна. Теперь же, видя скорую необходимость снова одеть женское платье, ею овладела робость и неуместный стыд. Она замедляла шаги, начала отставать, и брат едва мог дотащить ее до ворот города. У заставы их строго окликнули часовые, но молодой шотландец показал им свой перстень с королевским гербом, и был немедленно впущен. Он просил позволения переговорить с гарнизонным капитаном, командовавшим крепостью в отсутствии графа Нортумберлендского. Тот ласково принял его во время поездки на север, и был, вероятно, предупрежден Патриком об его возвращении.

Но вместо могучей фигуры ветерана-коменданта, он услышал легкие, юношеские шаги, спешившие к нему навстречу, и стройный рыцарь появился перед ним с протянутыми руками:

– Приветствуем тебя в нашем дорогом Варвике на Твиде, добрый друг! – сказал он. Потом понизив голос, прибавил: – Так твои поиски были успешны, если этот прелестный студент, как я предполагаю, никто иной, как твоя сестра? Могу ли я…

– Остановись, – шепнул ему Малькольм, – она так робка, что пугается малейшего слова.

– Не угодно ли вам пройти к моей матери, – сказал Ральф громко. – Ее любящее сердце всегда открыто для странствующего ученика, как и для всех несчастных и бесприютных.

После этой тирады он сказал часовому пароль и, взяв Малькольма под руку, повел его с сестрой через укрепления и дворы замка до боковых дверей. Поднявшись на несколько ступеней, он проник в узкую прихожую и там просил их подождать, пока сходит за матерью.

– Какое счастливое совпадение! – радостно воскликнул Малькольм. – Мог ли я думать, что встречу его здесь? Как, ты не узнала его? Ты не узнала моего старого, дорогого друга и товарища, Ральфа Перси?