— Ну все, все, прости меня, гадкую свинью. Это я так, от обилия неожиданной информации — Да не за что мне тебя прощать. Ты права… Я, наверное, так вдруг вываливаю тебе на голову все это — Нет, нет, уже все в порядке, вываливай, пожалуйста, дальше…

— Да, собственно, уже и все. Все, что я знаю Я ведь только сначала общалась с ребятами с фирмы, пока надеялась… А потом, мне просто не хотелось уже ничего этого знать, так было обидно…

В это я верила охотно. Факт, что Муся срослась со мной, как сиамский близнец, в который раз получил блестящее подтверждение. Ей было обидно. Ей!

И она совершенно искренне произнесла эту фразу и совершенно бессознательно, не добавив естественное — « за тебя» Это было для Муси одно и то же: я и она.

Этот вечер, как ни странно, завершился совершенно так же как сотни других на протяжении последних шести месяцев: Муся уложила меня в постель, предварительно напоив настоем валерианы, совсем по-матерински поцеловала в лоб, погладив невесомой пухлой рукой по волосам.

— Спокойной ночи — сказала мне она прежним: ровным и ласковым голосом, источающим спокойствие и сон лучше всякой настойки — Спокойной ночи. Мусенька. Завтра у нас начнется совсем другая жизнь, новая.

— Конечно. — прошелестела Муся, и только скрипнувшая дверь известила меня о том, что ее уже нет в комнате: шагов я не услышала — Муся всегда и везде передвигалась бесшумно.

Я засыпала почти счастливою, не ведая о том, что слова мои окажутся пророческими, и уже сейчас, в синих сумерках позднего зимнего рассвета караулит меня другая жизнь, действительно — совершенно новая.

Но, Боже Всемогущий! — один ты, наверное, знал в эти минуты, каким кошмаром обернется она для меня.

Утро ворвалось в наш тихий дом тревожным телефонным звонком.

Собственно, ничего тревожного в самом факте звонка не было: Мусе часто звонили из клиники в самое неподходящее время суток.

Но обе мы накануне как-то очень уверенно настроились на новую жизнь, которая включала в себя и отпуск, вроде бы предоставленный Мусе.

Потому ранний звонок принес в дом тревогу.

Звонили из клиники, и просили Мусю все же приехать и поработать еще несколько дней: не все клиенты, прооперированные покойным Игорем, были выписаны: они хотели видеть подле себя Мусю. Ничего странного в этом желании не было, более того — такой поворот событий вполне можно было предвидеть.

Муся, быстро собравшись и едва махнув мне рукой с порога, умчалась в клинику. Глаза у нее при этом были виноватые.

Все вроде бы встало на свои места.

Ничего пугающего не принес с собой ранний телефонный звонок, Муся привычно рано понеслась лелеять своих пациентов, но в квартире все равно прочно поселилась тревога.

Я ощущала ее присутствие, как чуют опасную близость противника звери.

Очевидно, во мне проснулось то самое шестое чувство, о котором много говорят, но никто толком не знает, что это такое.

Мне стало вдруг боязно и неуютно в моей старой, обжитой, ухоженной и теплой квартире, словно в ее углах, знакомых до мельчайшей пылинки, поселилась невидимая, неслышимая и неосязаемая угроза.

На улице только-только разгуливался серый зимний день, небо было каким-то грязно-белым, низким. Оно практически распласталось грязными клочьями на таких же грязных и унылых крышах домов.

Снег лежал рыхлыми сугробами, и там, где он уже растаял или был растоптан тысячами ног — проступали на свет Божий островки мокрого растрескавшегося за зиму асфальта, покрытого холодной бурой кашицей грязи вперемешку с остатками снега.

Словом, на улице не было ничего привлекательного.

Но, тем не менее, пошатавшись, некоторое время по квартире, и решив, что внезапный мой психоз, воплотившийся в приступе беспричинного страха, замкнутый в четырех стенах, может развиться, черт знает, до каких пределов, я все же решила выйти в этот неуютный февральский день. Пройтись по серым промозглым улицам, заглянуть в магазины, и может отвлечься какой — ни — будь незатейливой покупкой.

Улица была многолика, но людской поток не нес в себе ни добра, ни даже просто сердечности.

Напротив, это был сгусток злой, целенаправленной энергии, замешанной на агрессии и твердой решимости для достижения своей цели снести любые преграды на пути, двинуть ближнего локтем под ребро, а то и вовсе короткой подсечкой швырнуть его на землю, прямо в грязную снежную кашу.

Таким было суммарное настроение людей, вмиг взявших меня в плотное кольцо. И не мне было винить их за это, ибо, двигаясь своим железным маршем, безжалостно втаптывая в холодную грязь упавших, они пытались всего — на всего выжить. Такая нынче была жизнь.

Однако некоторое время я тупо двигалась в этом чуждом потоке, заряжаясь его злой упрямой энергией, так же, как и все вокруг, при случае, задевая плечами прохожих, не извиняясь, но и не ожидая извинений.

В конце концов, мне это надоело, я устала и замерзла, а злая энергия улицы не пошла мне впрок. Напротив — к острому чувству тревоги, так и не покинувшему меня в толпе, добавилось ощущение собственного бессилия и одиночества.

Более того, улица начала тревожить и волновать меня, почти так же как пустая квартира, чужими пугающими шагами за спиной, холодным взглядом незнакомых глаз, царапнувшим по лицу, визгливым скрипом тормозов машины, ринувшейся к тротуару, именно в том месте, где в эту секунду находилась я.

Кто-то, опасный и очень острожный, следовал за мной, ловко растворяясь в толпе и используя ее, как удобное прикрытие. Кто-то, явно желающий мне зла и таящий уже в самом существовании своем серьезную угрозу всей моей жизни.

Таков оказался неожиданный итог прогулки, и, чувствуя, что совладать с приступом беспричинного страха, обретающим новую силу, мне не удается, я решительно свернула в первую же ярко освещенную дверь небольшого магазина.

Здесь было тепло, светло, и в воздухе струился тонкий приятный аромат.

Магазинчик был хоть и маленький, но явно претендовал на то, чтобы именоваться «бутиком» средней руки и, похоже, имел для того все основания.

Любезная девушка, словно и не подозревающая о существовании за стеклянными витринами, хмурой озлобленной толпы, одарила меня отнюдь не дежурной улыбкой и поинтересовалась: может ли быть мне полезной?

Я сразу же и с удовольствием приняла ее приветствие, и ее улыбку, заслонившись ими, как щитом от опасной улицы. Но от помощи временно отказалась, предпочитая самостоятельно, не спеша перебрать одежду, развешанную на красивых хромированных кронштейнах вдоль стен. Девушка согласно кивнула головой и отступила куда-то в недра своего душистого царства, оставляя меня наедине с великим множеством нарядов, притягивающих как магнит.

Про взрослых мужчин, коллекционирующих настоящее оружие или игрушечные танки, рискующих жизнью на крутых поворотах всевозможных ралли часто говорят, что в детстве они не «доиграли в солдатики».

Однако, никто почему-то доселе не посвятил даже нескольких слов, не говоря уже о специальном определении, женщинам, которые в детстве, а вернее в юности "не донаряжлись. "

Между тем, этот синдром в наши дни проявился особенно ярко и рельефно.

И огромное количество вполне успешных и даже более того, дам, демонстрируют его потрясающе одинаково, как механически куклы, изготовленные на одном конвейере, одной и той же игрушечной фабрики, говорят « ма-ма»

Я тоже принадлежу к их числу.

Суть этого весьма примечательного синдрома заключается в том, что юность большинства наших женщин, из тех, кто сегодня достиг приличных высот на общественной лестнице, и в материальном плане может позволить себе достаточно многое, пришлась на период острого и по сути хронического дефицита мало — мальски приличной одежды.

То, что продавалось в магазинах носить было категорически невозможно, ибо самая привлекательная женщина, рискнувшая облачиться в эти тряпки, немедленно, как в страшной сказке превращалась в отвратительную бесформенную корягу неопределенного серого цвета.