Прижимая драгоценную книгу локтем, я с чашечкой в руке вошла в зрительный зал и опустилась в удобное глубокое кресло с прикрученным к левой ручке столиком. Если бы не ужасающий вкус американского кофе, кинокафе выглядело бы просто райским местом. Именно из этого рая мне предстояло спуститься в мой личный ад.

До начала сеанса оставалось двадцать минут, и я начала поспешно просматривать книгу. Мой несовершенный английский был достаточно хорош, чтобы понять, что покрытый многолетней пылью коричневый чемоданчик с письмами и дневниками Сабины несколько лет назад нашли в каком-то подвале в Женеве. И закрутилась карусель – засуетились ученые, ринулись на добычу журналисты.

Без предупреждения погас свет, и по экрану побежали титры на фоне женского голоса, поющего по-русски: «Среди долины ровныя, на голой высоте, растет, цветет высокий дуб в могучей красоте». Меня как током ударило – какой идиот умудрился выбрать для вступления к фильму песню про дуб? Впрочем, этого идиота можно простить: ведь он ничего о Сабине не знал, кроме того, что прочел в письмах.

А пока во весь экран – красивой английской прописью для всех, а не как мне – коряво, наспех, на вырванном из тетрадки листке: «Меня звали Сабина Шпильрайн».

Затем краткое сообщение о случайно найденном чемоданчике с письмами и дневниками. И недоуменный вопрос: как Сабина могла оставить такие важные документы в подвале? Спросили бы они меня, я бы ответила, что она эти документы вряд ли считала важными – ведь она ни разу их не упомянула.

Дальше пошел достаточно краткий рассказ об истеричной девочке из богатой еврейской семьи. Семья жила в городе Ростове-на-Дону в доме номер 83 на Пушкинской улице. Впрочем, в фильме, кажется, адрес семьи Шпильрайн не называли или я не запомнила – кадры мелькали слишком быстро. Просто мне был хорошо знаком этот адрес, ведь я тоже жила на Пушкинской улице в доме номер 83 на сорок лет позже.

В семье, кроме Сабины, было три сына, тоже нервных и талантливых. С них и началась трагедия. Отец был требователен и суров, он часто шлепал детей по голой попке за любую мелкую провинность. И у впечатлительной еврейской девочки развился истерический комплекс: вид отцовской руки вызывал у нее совершенно неприемлемые в приличном обществе реакции вроде неудержимого желания накакать на пол в столовой во время обеда.

Особенно это было неприемлемо в респектабельном интеллигентном доме, где дети ежедневно играли на рояле и три раза в неделю разговаривали исключительно на одном из трех языков – на немецком, французском или английском. За нарушение этого правила их наказывали особенно жестоко – они страдали, но все три языка выучили в совершенстве.

Рассказ о жизненном укладе семьи Шпильрайн сопровождался неопределенными кадрами колеблющегося пламени свечей и развевающихся занавесок, пока наконец повествование не дошло до того момента, как Сабина по достижении девятнадцати лет была отправлена в швейцарскую психиатрическую клинику Бургольцли. Дальше создателям фильма стало легче, потому что у них появился хоть не богатый, но фотогеничный материал для видеоряда.

На экране возникла окруженная роскошным парком клиника Бургольцли, больше похожая на царский дворец, чем на сумасшедший дом. Внутри клиники тоже все выглядело вполне комфортабельно, что не мешало Сабине устраивать там разные безобразия – выплескивать на пол воду из ванны и выпускать перья из подушек. Потом я прочла в книге, что она позволяла себе выходки похуже невинных шалостей с подушками, но в фильме эти проказы отражения не нашли.

И наконец у фильма появился сюжет – лечащим врачом Сабины был назначен молодой, подающий надежды доктор Карл Густав Юнг. Сегодня каждому интеллигентному человеку известно имя Юнга, идущее в неразлучном тандеме со славным именем Зигмунда Фрейда. А в 1904 году он был просто начинающий врач, покоренный фрейдовской теорией психоанализа, и первой пациенткой его стала Сабина Шпильрайн.

Перст судьбы – она была его первой пациенткой! И он ее вылечил! Как ему это удалось? Меня бы спросили, я бы им объяснила, но им и в голову не пришло обратиться ко мне. А жаль! Они объявили, что доктор Юнг вылечил Сабину методом психоанализа – безжалостным расчесыванием полузабытых болячек и долгими расспросами о детстве пациентки. А может, она выздоровела просто потому, что влюбилась во врача?

А вот запись врача: «У нее прекрасный немецкий, в гимназии училась отлично, проявляет высокую интеллигентность. А при этом – непрерывные детские проказы вроде игры в прятки с санитаркой или изображения притворных болей в ногах и даже притворные попытки самоубийства».

Сабина лежит в постели под кружевным покрывалом и шепчет: «Пусто и холодно, холодно и пусто, я страшно одинока. Иногда ко мне обращается Бог, Он говорит со мной по-немецки».

На экране появляются глаза врача, скрытые очками, идет игра в слова:

Вопрос: «игра», ответ: «честная» (это расшифровка ее имени «шпиль» – «игра», «честный» – «райн»).

Вопрос: «голова», ответ: «гордость».

Вопрос: «смерть», ответ: «жизнь».

Вопрос: «старый», ответ: «молодой» («юнг»).

На приборе мечется стрелка.

Вопрос: «рука» – в ответ стрелку зашкаливает. У Сабины начинается истерика.

Запись Юнга: «Она страдала, когда отец тиранил братьев. Он был склонен бить их по любому незначительному поводу. Говорит, что со страданием было связано сексуальное удовольствие».

Большая ванна, на дне – Сабина в ночной рубашке. Медленно всплывает на поверхность. Следующий кадр: Юнг входит в ее комнату, она полусидит-полулежит на диване в позе одалиски.

Запись Юнга: «Она с самого начала поставила себе целью соблазнить меня. От нее можно было ждать всего. Иногда, когда я приходил, она полулежала на диване в позе одалиски, лицо ее было чувственно-мечтательным. На мои вопросы она отвечала таинственным молчанием. Зато в другой раз она приветливо протягивала мне руку, предварительно густо измазанную чернилами, и звонко хохотала при виде моего испачканного пиджака».

Юнг дал Сабине почитать свою диссертацию. Ее замечания были так точны и умны, что он посоветовал ей заняться наукой.

«Как глупо, что я не родилась мужчиной!» – записала она в своем дневнике. Юнг начал приносить ей книги по философии и психологии. Обсуждению этих книг были посвящены долгие часы их бесед. Лихорадочно перелистывая страницы, Сабина роняет на пол разные предметы, громко приговаривая в сердцах по-русски: «Вот черт!»

Выздоровление Сабины было стремительным. Через девять месяцев после начала лечения в Бургольцли ее не только выписали, но и дали рекомендацию для поступления в Цюрихский университет на медицинское отделение.

Однако Юнг не оставляет ее. В письме Фрейду он объясняет это тем, что, если бы он ее покинул, у нее могла бы возобновиться только-только излеченная болезнь. Была ли эта забота единственной причиной?

Сабина пишет Юнгу длинные письма, в которых обсуждает не только теоретические вопросы, но и свою любовь к нему. Она убеждена, что он отвечает ей взаимностью, но подавляет свое чувство: «Как жаль, что моральные принципы мешают тебе выразить твою любовь ко мне».

Дальше все покрыто туманом тайны, и нет ответа на самый волнующий вопрос: «Было или не было?» Сабина записывает в дневнике: «Наши отношения вступили в стадию поэзии», – но никто не сумел доказательно расшифровать, какой смысл она вкладывает в понятие «поэзия» – это платоническая романтическая влюбленность или интимные эротические отношения, которых она много лет добивается? Она пишет матери, что совершенно счастлива, и это наводит на мысль о втором варианте.

На время летних каникул Сабина уезжает в Ростов повидаться с родителями. Ей там неуютно – ей не нравится Россия, и ее одолевает тоска по возлюбленному. Интересно, что Юнг буквально засыпает ее письмами, очень напоминающими любовные. Последнее его письмо приходит после ее отъезда, и мать вскрывает его. Неизвестно, что именно она там прочла, но письмо явно потрясло ее. Она умоляет дочь сосредоточиться на учебе, а не на любви.