Американский генсек, когда наша встреча состоялась, сам вернулся к теме о длинных волнах. Он сказал, что перевод моей статьи опубликован и что это очень важно партии для более глубокого объяснения, почему после Второй мировой войны Америке удалось избежать более глубоких кризисов. Ошибка Троцкого была в том, что он в отличие от Кондратьева недооценил способность капитализма восстанавливаться после большого кризиса.
Читатель, наверно, удивится, что работник советского ЦК ходил в «логово» американских коммунистов не для передачи «инструкций Кремля» или «партийных миллионов», а для обсуждения достаточно академических тем. Между тем именно такие вопросы составляли предмет нашего общего интереса. Мы не могли не видеть, что размах коммунистического и движения с десятилетиями идет на убыль. И потому важно было найти точные причины этого и пути выправления неблагоприятных тенденций.
Что касается нашего финансирования зарубежных компартий, то я и раньше знал, что компартии самофинансировались через связанные с ними коммерческие фирмы, которые торговали с советскими внешнеторговыми организациями. Но, работая в ЦК, я не помню ни одного случая, чтобы при мне вопросы финансирования компартий — прямо или косвенно — обсуждались в отделе или упоминались в закрытых документах. А ведь мы были допущены к совершенно секретной информации, и о таком секрете нам не могло не стать известно рано или поздно.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Дьюла Хорн и судьбы Венгрии
Поскольку социалистические страны относились к ведению другого, «братского» отдела ЦК, мы туда по делам ездили редко. Расскажу об одном эпизоде, связанном с командировкой в Венгрию в 1981 году. Ехал я не один, а в составе делегации сотрудников Института США и Канады, которую возглавлял зам. директора Радомир Богданов. Группе предстояло обсудить ситуацию в США и их внешнюю политику с учеными-международниками Венгерской академии наук. С той стороны в обсуждении также участвовал представитель международного отдела венгерского ЦК. Нас отвезли в гостиницу на озере Балатон, где и проходили заседания. Стояла довольно тёплая погода, и в перерывах мы ходили купаться.
Это было трудное время в советско-американских отношениях. С момента ввода наших войск в Афганистан в декабре 1979 года администрация Картера заняла по отношению к СССР весьма жесткую позицию, а с приходом к власти в январе 1981 года Рональда Рейгана, называвшего Советский Союз «империей зла», положение и вовсе стало мрачным. США решили разместить в странах Западной Европы ядерные баллистические и крылатые ракеты среднего радиуса действия, а мы в Восточной Европе свои ракеты СС-20 (в классификации НАТО). Подписанный летом 1979 года в Вене Договор ОСВ-2 был фактически сорван. Правда, в 1980 году все же начались новые переговоры в Женеве о ракетах средней дальности, но в тех условиях они не давали результата. От разрядки 1970-х годов не осталось и следа.
Поэтому мне показалось странным, что венгерские коллеги заняли на семинаре весьма мягкую позицию в отношении внешнеполитического курса США, а мои коллеги из московского Института США им не только не возражали, но по большей части даже поддакивали. Меня также удивила поддержка моими коллегами экономической политики новой американской администрации — т.н. рейганомики, т.е. курса на увеличение военных расходов при значительном сокращении налогов на корпорации и богатые классы.
Будучи решительно не согласен с такой оценкой, я выступил с собственным мнением, которое расходилось с мнением большинства присутствующих. Я отрицал необходимость идти американцам на односторонние уступки в вопросах ядерного оружия, подчеркивая, что наша мягкость не даст нам каких-либо дивидендов в экономической сфере. Из выступлений венгерских коллег я понял, что американская дипломатия специально заигрывала со странами Восточной Европы, обещая им экономическое сотрудничество в обмен на отказ от единого фронта с Советским Союзом по вопросам ракетно-ядерных вооружений. Конечно, можно было понять собственные интересы Венгрии, которая прямо не участвовала в ракетном соревновании, но очень нуждалась в западных кредитах для модернизации своей экономики. Кстати говоря, слушая венгров, я понял, что проводимые ими тогда рыночные реформы (намного раньше, чем они начались у нас) ощутимого положительного эффекта не давали. Переживавший собственные трудности СССР серьезно помочь им не мог (сверх поставок нефти по низким ценам). Отсюда и возникало естественное тяготение к западному рынку и неприятие нашего жесткого внешнеполитического курса, который, как считали местные аналитики, был отчасти повинен в очередном кризисе советско-американских отношений. Вместе с тем в то время отказываться от поддержки СССР перед лицом агрессивно настроенной администрации Рейгана было по большому счету предательством общих интересов наших стран.
Что касается «рейганомики», то она вела к колоссальному росту двух финансовых дефицитов — федерального бюджета США и их платёжного баланса. Американская экономика могла выдержать такой двойной прессинг только при условии массивных продаж облигаций казначейства США иностранным инвесторам, т.е. за счёт многомиллиардных заимствований в Западной Европе и Японии. Тем самым сокращались и возможности западного кредитования Восточной Европы. Свои соображения я изложил открыто, не прибегая к особой дипломатии.
Это вызвало недовольство Радика Богданова, который в личном разговоре стал упрекать меня во внесении разнобоя в позицию советской делегации. Я отвечал, что мы общей позиции не вырабатывали, спор был научный, а потому каждый имел право говорить от себя. Кроме того, я прямо сказал ему, что не имею права не реагировать на взгляды и оценки, которые расходятся с советской внешней политикой. Богданов понял, что нажимать на меня бесполезно, и больше к этому вопросу не возвращался. Тем не менее он счёл нужным о наших разногласиях информировать Дьюлу Хорна, который тогда работал заместителем заведующего международным отделом ЦК венгерской партии. После завершения семинара, когда мы уже вернулись в Будапешт, Хорн пригласил меня одного на ужин в одном из столичных ресторанов. После светского обмена впечатлениями о только что прослушанной венгерской оперетте в местном театре и вопросов об общих знакомых Дьюла осторожно перешел к оценке прошедшего семинара. Суть сказанного сводилась к тому, что не хотелось бы, чтобы я в своем отчёте в ЦК акцентировал внимание на возникших разногласиях. Хорну было прекрасно известно, что, несмотря на лично очень хорошие отношения между Л.И. Брежневым и венгерским руководителем Яношем Кадаром, в «братском» отделе ЦК КПСС венгерских товарищей считали ревизионистами. И мой хозяин по столу опасался, что к этому антивенгерскому хору у нас присоединится отдел Пономарева. Тем более что на семинаре вскрылись особые взгляды венгерской стороны по вопросам внешней политики, а это уже пахло не ревизионизмом, а нечто большим.
В то время моему собеседнику было уже под пятьдесят (он родился в 1932 году), т.е. был всего на пять лет моложе меня, и мы могли в неформальной обстановке говорить на равных. Это был приятный, внешне обходительный человек, умевший казаться искренним. До прихода к власти в стране коммунистов он несколько лет работал механиком на заводе, основанном известным немецким концерном «Сименс». В 1949 году новая власть направила его на учебу в Финансовый институт в Ростове-на-Дону, который он окончил в 1954 году (по-русски он говорил свободно и практически без акцента). После нескольких лет работы в министерстве финансов он был взят на дипломатическую работу, а с конца 1960-х годов перешёл в международный отдел ЦК партии. Одним словом, это был образованный и опытный чиновник, хорошо осведомленный в вопросах внешней и экономической политики. Тот факт, что он не стал дезавуировать высказывания своих ученых коллег на семинаре, только подтвердил сложившееся у меня мнение, что они нисколько не импровизировали, а отражали линию, складывавшуюся в руководстве венгерской партии и государства.
