Кроме «явных факторов мощи», есть, пишет Бенсон, и другие, довольно ощутимые. К их числу автор относит «высокое» моральное состояние американской нации, несмотря на «отдельные проявления разлагающе действующей моральной лихорадки», выражающейся в увлечении мистицизмом, спиритизмом, в организованной преступности. Вполне уместно заметить, что даже некоторые официальные лица говорят об этом куда откровеннее, чем ученый-политолог Бенсон.
Об американском патриотизме автор пишет следующее: «Граждане США патриотичны, и в случае кризиса на них можно положиться. Национальный патриотизм, безусловно, силен и поддается регулировке. Он поддерживается многочисленными ритуалами, которые дают гражданам большое удовлетворение и обеспечивают распространение народной культуры». В дополнение к обычным патриотическим церемониям и манифестациям большое значение имеют «ритуалы американского воскресенья», «всемирные серии» бейсбола (в течение нескольких дней они приковывают внимание всего народа), организуемые правительством массовые каникулы под девизом «Посмотри сначала Америку», которые рассчитаны на то, чтобы вызвать «гордость за свою страну»[440]. А вот теперь Р. Рейган установил, что каждый год 1 мая все граждане должны проявлять свою лояльность властям, демонстрировать, так сказать, свой восторг всем происходящим в этой стране.
Не нахвалится Бенсон американской цивилизацией, и все для того, чтобы распространить любезные его сердцу «культурные непрерывности» на весь мир. Он оптимистически оценивает перспективы американской культуры в будущем «едином» обществе. Но его оптимизм становится менее устойчивым, когда он пытается ответить на вопрос: кто же выиграет «холодную войну»? Автор вынужден признать, что там, где в свое время американцев «принимали с восторгом, сейчас они не пользуются ни влиянием, ни гостеприимством».
Л. Бенсон жалуется, что «самокритика в условиях „холодной войны“ слишком обнажила американские недостатки». Позиции США слабеют, представители других стран «теснят американцев на мировых рынках, культурных выставках, в международных дипломатических организациях, в научных кругах, в спорте и даже в дискуссиях о природе демократии и образе жизни»[441].
Почему это происходит? Автор объясняет потерю влияния тем, что «США невольно унаследовали мантию колониального администратора», показали свою «неспособность симпатизировать происходящим по всему миру социально-политическим революциям и в то же время неспособность положить им конец»[442]. Итак, с одной стороны, «неспособность симпатизировать», а с другой — та же «неспособность положить конец» социально-политическим революциям.
Принято считать, замечает автор, что у американцев нет единой общенациональной цели. Об этом говорили не раз лидеры США.' Эйзенхауэр, как известно, даже учредил комиссию для ее выработки. А позже Д. Белл, один из отцов американской политологии, признал, что ничто, кроме гедонизма — жизненного стиля, основанного на идее наслаждения, всеобщем увлечении потребительством, — не объединяет американцев. «Гедонизм стал культурным, если не моральным, обоснованием капитализма»[443]. Если отбросить его в сторону, то «у нас нет ни общей цели, ни общей веры, ни общего дела»[444]. Но и эту «бесцельность», отсутствие веры Белл готов экспортировать в другие системы, в том числе и социалистические.
Отсутствие объединяющей цели Бенсон объясняет тем, что в США нет национальной философской концепции, которая служила бы теоретической основой такой цели. У нас «нет философии, которую можно было бы экспортировать, как нет и ничего в нашем опыте, что имело бы всемирное значение»[445].
Но ведь автор провозгласил образ жизни своей страны как «превосходящий все другие альтернативные решения». И здесь Бенсон делает сногсшибательный вывод: коль нечего экспортировать, то долой сосуществование с коммунизмом. С ним надо воевать. Логика рассуждений не может не потрясти и на этот раз.
Итак, общенациональной цели нет. Однако национальные интересы вполне очевидны. Автор сводит их к усилению американского политического влияния в мире. Но интересы, как и цели, не имеют, мол, общей философской идеи. Стало быть, необходимо «найти» какой-то новый философский «камень», позволяющий «направлять жизнь американского общества». Таким «камнем» должна быть «идеология», которая автором преподносится по-разному. И как «вполне доступная система идей и критериев для той сферы жизни, которую она пытается объяснить». И как «маскировка интересов той или иной группы, которые (интересы) открыто не высказываются и не провозглашаются»[446]. И как «интеллектуальное и духовное выражение статус-кво». И еще один вариант: «Идеологическая система состоит из взглядов, идей, знаний, теорий, верований, традиций, мифов, теософских постулатов, легенд, предубеждений, поговорок и пословиц, народной мудрости, оценок норм поведения, идеалов и устремлений»[447]. Как можно заметить, ни одно из этих определений не затрагивает социального назначения идеологии, состоящего, как известно, в служении классу, исповедующему эту идеологию.
Идеология, которая хочет быть доступной для широких масс, должна строиться, утверждает Бенсон, не «самых примитивных и понятных вещах». Но если она хочет продержаться долго, то должна отвечать и требованиям интеллектуальной элиты. Идеология призвана убеждать людей, причем делать это так, чтобы «логические непоследовательности» в ней либо преднамеренно игнорировались, либо «как-то хитро объяснялись». В противном случае, пишет автор, «чем сильнее будут призывы (сверху) к идеологическому единству, тем интенсивнее будет бунт разочарованных»[448].
Что же, по мнению автора, всего сильнее объединяет людей? Война! Именно война — наилучшее средство объединения и солидарности. Она неприятна, однако «обеспечивает базу для необычайно сильной коллективной мотивации (стимулов) и самопожертвования»[449].
В мирное же время необходимо «сильное руководство», опирающееся на «единую иерархическую лестницу». В условиях «холодной войны» гражданское руководство неизбежно становится квазивоенным. «Холодная война» требует «ограничения индивидуальной свободы в национальных интересах».
Бенсон выступает за систему «совместного опыта», то есть такую организацию, которая смогла бы «дисциплинировать одинаково мыслящих граждан» на базе какой-то монодоктрины. В конечном счете идеология должна служить «средством социального контроля»[450].
К важным идеологическим явлениям Л. Бенсон относит бюрократизацию государственного управления, которая помогла создать экономическое изобилие, открыла путь способным людям, снизила влияние личной власти, сохранила необходимые формы соревнования между людьми, упорядочила отношения между людьми на основе справедливости. Для чего же понадобился такой панегирик бюрократической машине? Бенсон предлагает превратить бюрократические принципы социальной организации в универсальные, высшее развитие которых приведет к отождествлению «государства» с «отечеством», «фирмы» — «с одной большой семьей». Конечный же продукт развития бюрократической машины автор видит в создании всемирной индустриальной цивилизации.
А что же американское общество может предложить мировой индустриальной цивилизации? Плюрализм воззрений, отвечает автор. И снова подводит логика: ведь только что он ратовал за единую идеологию, способную наилучшим образом осуществлять социальный контроль над всем обществом и всеми его гражданами, воспитывать их в духе повиновения. Теперь Бенсон утверждает, что в США нет единой, пронизывающей все сферы жизни идеологии. Американцы руководствуются якобы несколькими «системами культурных ценностей», или «функциональными идеологиями». Среди них наибольшим влиянием пользуются христианство, капитализм, риторика политической демократии, которая выражается в двухпартийной системе, научная идеология, носителями которой являются научные общества и организованные группы ученых, тред-юнионизм, народно-культурная идеология, антикоммунизм, который, как пишет автор, служит в современной Америке серьезной «руководящей силой».
