– Да нет же, Исангома… – нетерпеливо перебила его женщина, но другой мужчина, не отводя взгляда от окна, сказал:

– Подожди, Мари; растолкуешь после. Я хочу послушать, что он скажет.

– Вот у моего племянника, – продолжал обнаженный, – что принадлежит к собственному моему очагу, кончилась однажды рыба. Взял он тогда свою острогу, пошел к заводи, склонился над водой и замер так, точно превратился в дерево. – С этими словами обнаженный вскочил и занес руку над головой, словно собираясь пронзить стопу женщины невидимым копьем. – Долго-долго стоял он так; даже обезьяны перестали бояться его и вернулись к воде и принялись швырять в реку палки, эсперорн вылетел из гнезда неподалеку, и большая рыба выплыла из берлоги своей меж затонувших бревен. Мой племянник следил за тем, как она кружит у самого дна. И вот приблизилась рыба к поверхности. Только собрался он пронзить ее своим трезубцем – исчезла рыба из виду, а на месте ее появилась прекрасная женщина. Племянник подумал, что это рыбий царь, изменивший облик, чтобы его не пронзили острогой, но тут же снова увидел сквозь лицо женщины свою рыбу и понял, что женщина лишь отражается в воде. Он тут же взглянул вверх, но не увидел там ничего, кроме лиан и виноградных лоз. Женщина исчезла! – Обнаженный поднял взгляд вверх и с удивительным мастерством изобразил безмерное удивление рыбака. – Вечером пошел мой племянник к Гордому Богу и перерезал горло молодому ореодонту, говоря…

– Во имя Теоантропоса, долго мы еще здесь проторчим? – шепнула мне Агия. – Это может тянуться весь день!

– Сейчас, – шепнул я в ответ, – только осмотрю хижину как следует, и пойдем дальше.

– Могуществен наш Гордый Бог, да святятся имена его! Все, что найдешь под листвой, принадлежит ему, бури и ураганы приносят руки его, и яд не имеет власти убивать, если не прозвучит над ним проклятие Гордого!

– Не думаю, что нам интересны все эти хвалы в адрес твоего фетиша, Исангома, – сказала женщина. – Муж мой желает слышать твой рассказ – что ж, хорошо. Рассказывай, но избавь нас от своих ритуалов.

– Гордый защитит того, кто возносит ему моления! Разве не устыдится он, если умрет поклоняющийся ему?

– Исангома!

– Он напуган. Мари, – сказал человек у окна. – Разве ты не слышишь?

– Несть страха для тех, кто носит знак Гордого! Дыханье его – туман, укрывающий детенышей уакари от когтей дикой кошки!

– Робер, если уж ты не можешь ничего с этим поделать, не мешай мне! Замолчи, Исангома. Или уходи и больше никогда не возвращайся.

– Гордому ведомо, как любит Исангома Наставницу! Он спасет и ее, если сможет!

– От чего? Ты думаешь, поблизости бродит один из ваших ужасных зверей? Если так, Робер застрелит его из ружья.

– Токолош, Наставница! Токолош пришел! Но Гордый защитит нас! Он могуч! Он – повелевает токолошами! От рева его все они прячутся в опавшей листве!

– Робер, по-моему, он не в своем уме.

– Нет, Мари. Он видит то, чего не видишь ты.

– Что это значит? И почему ты так долго смотришь в окно?

Человек, стоявший у окна, медленно повернулся лицом к нам. Какое-то мгновение он смотрел на нас с Агией, затем отвел взгляд. Выражение на его лице было точно таким же, как у наших пациентов, когда мастер Гурло показывал им инструменты, при помощи коих собирался подвергнуть их пытке.

– Робер! Ради бога, объясни, что с тобой?

– Исангома прав – пришел токолош. Только не за ним, а за нами. Смерть и Дева… Ты слышала о них, Мари?

Женщина покачала головой, встала и откинула крышку небольшого сундучка.

– Ну да, конечно. Есть такая картина. Вернее, популярный сюжет, которым пользовались многие живописцы. Знаешь, Исангома, вряд ли твой Гордый Бог наделен особой властью над этими токолошами. Они явились прямо из Парижа, где я когда-то учился, дабы наказать меня за то, что я променял святое искусство вот на это…

– У тебя лихорадка, Робер. Это очевидно. Сейчас напоим тебя чем-нибудь, тебе скоро станет легче…

Человек по имени Робер снова взглянул на нас – так, словно не хотел делать этого, но не мог совладать с собою.

– Мари, если я и болен, болезнь овеществляет мой бред. Не забывай, Исангома ведь тоже видит их. Разве ты не чувствовала, как пошатнулась хижина, когда ты читала ему вслух? Я думаю, это они поднимались на веранду.

– Я только что наливала в стакан воду, чтобы ты выпил хинин, и никаких колебаний не заметила.

– Кто они такие, Исангома? Ну да, токолоши, но – кто такие токолоши?

– Злые духи, Наставник. Когда мужчине приходит в голову дурная мысль, или женщина творит недоброе, на свет появляется еще один токолош. Он всегда стоит позади. Человек думает: «Никто ничего не узнает, все умерли», – но токолош живет, пока не умрет весь мир. Каждый, видя его, узнает, что натворил этот человек.

– Какой ужас, – сказала женщина.

Руки ее мужа крепко сжали жердочки подоконника.

– Разве ты не поняла, что они – лишь результат наших поступков? Они – духи будущего, которых творим мы сами.

– Они – просто-напросто языческая белиберда! Прислушайся, Робер. У тебя такое острое зрение – неужели ты не можешь прислушаться хоть на миг?

– Я слушаю. Что ты хочешь сказать?

– Ничего. Я только хочу, чтобы ты прислушался. Что ты слышишь?

В хижине стало тихо. Я тоже напряг слух. Снаружи верещали обезьяны, как прежде, кричал попугай, но вскоре, пробившись сквозь голоса джунглей, до меня донесся слабый гул, словно где-то высоко над нами кружило насекомое размерами с целую лодку.

– Что это? – спросил мужчина.

– Почтовый аэроплан! Если повезет, ты вскоре увидишь его.

Мужчина высунулся в окно и поднял голову к небу. Мне стало любопытно, на что он смотрит, и я, подойдя к другому окну, слева от него, тоже выглянул наружу. Из-за густых ветвей ничего невозможно было разглядеть, однако взгляд мужчины был устремлен прямо вверх, и я, взглянув туда, обнаружил клочок чистого неба.

Гул сделался громче, и вскоре в высоте показался самый странный флайер, какой мне когда-либо доводилось видеть. У него были серебристые неподвижные крылья, как будто народ, построивший его, еще не осознал, что, если крылья не машут, подобно птичьим, а корпус, в отличие от корпуса воздушного змея, округл, машина не сможет подняться в воздух. На обоих крыльях и на носу этого флайера имелись округлые выпуклости, словно бы несшие впереди себя круги мерцающего света.

– Робер, дня за три мы можем добраться до летного поля! Когда он прилетит в следующий раз…

– Если Господь послал нас сюда…

– Верно, Наставник! Мы должны повиноваться воле Гордого! Кто в целом свете может сравниться с ним? Наставница, позволь мне танцевать для Гордого и спеть его песнь. Быть может, тогда токолоши уйдут.

Обнаженный человек выхватил у женщины книгу и принялся стучать по переплету ладонью – ритмично, словно играя на тамбурине. Пятки его зашаркали по неровному полу, и он запел, причем его голос сделался тонок, точно голос ребенка:

– В тишине, во тьме ночной, Слышишь, он ревет в вершинах Видишь, пляшет он в огне! Он живет в смертельном яде Наконечника стрелы, Меньше искры из костра! Ярче падающих звезд! Волосатые в лесу Рыщут…

– Северьян, я пошла! – С этими словами Агия шагнула через порог на веранду. – Если хочешь, оставайся и смотри дальше. Но тогда тебе придется самому выбирать себе аверн и искать дорогу на Кровавое Поле. И знаешь, что случится, если ты не явишься туда?

– Ты говорила, что вызвавший меня наймет убийц.

– А убийцы подбросят тебе желтобородую змею. То есть начнут-то не с тебя, а с кого-нибудь из твоих родных или друзей. К которым, раз уж я прошла с тобой весь наш квартал, вероятно, отнесут и меня.

Он приходит к нам с закатом, Видишь, след на водной глади, Будто огнь на водной глади!

Песнь продолжалась, однако певец понял, что мы уходим – в голосе его зазвучали победные нотки. Дождавшись, когда Агия спустится на тропинку, я последовал за ней.

– Я уж думала, ты намерен проторчать там всю жизнь, – сказала она. – Тебе здесь в самом деле настолько понравилось?