Старик вернулся ко мне с небольшой рыбкой поверх ломтя черствого, грубого хлеба.

– Вот, ешь и уходи!

Пока я ужинал, он стоял возле меня. Покончив с рыбой, я спросил, где мне можно переночевать.

– Я ведь сказал: все занято!

Если бы в получение от этой гостиницы меня ждал дворец с распахнутыми настежь воротами, я и тогда не смог бы заставить себя покинуть ее.

– Тогда я буду спать в этом кресле. Посетителей у тебя на сегодня все равно не предвидится… – Подожди.

Старик снова ушел. Я слышал, как он в соседней комнате разговаривает с какой-то женщиной.

Проснулся я оттого, что он тряс меня за плечо.

– Есть место в кровати с еще двумя постояльцами.

– Кто они?

– Двое оптиматов, клянусь! Очень приятные люди, путешествующие вдвоем.

Женщина из кухни крикнула ему что-то – я не смог разобрать слов.

– Слыхал? – спросил старик. – Один из них даже еще не вернулся! И, скорее всего, сегодня уже не вернется – на дворе глубокая ночь. Целая кровать – вам на двоих!

– Но если эти люди сняли комнату…

– Они не будут возражать, ручаюсь! Сказать тебе правду, господин казнедей, они исчерпали кредит. Три ночи ночуют, а заплатили только за одну.

Мной явно хотели воспользоваться, как уведомлением о выселении. Впрочем, мне не было дела до этого. Сложившееся положение даже сулило кое-какие выгоды – если оставшийся тоже уйдет, комната достанется мне одному. С трудом поднявшись, я последовал за стариком наверх, сопровождаемый отчаянным скрипом ступеней.

Дверь оказалась незапертой, но в комнате было темно как в могиле. Темноту сотрясал могучий храп.

– Эй, добрый человек! – крикнул старикашка, видно, забыв, что недавно божился, будто его постоялец принадлежит к оптиматам. – Как-бишь-тебя-там? Балда… Балдандерс! Вот тебе новый сосед! Не платишь в срок – придется примириться с этим!

Ответа не последовало.

– Входи, господин казнедей, – сказал старик, – я тебе посвечу.

Он принялся раздувать кусочек тлеющего трута, пока тот не разгорелся настолько, чтобы зажечь огарок свечи.

В маленькой комнатушке не было никакой мебели, кроме кровати. В ней, отвернувшись лицом к стене и вытянув ноги, спал настоящий великан – ни до, ни после не доводилось мне видеть такого.

– Добрый человек! Балдандерс! Разве ты не хочешь взглянуть, с кем тебе придется разделить постель?

Мне хотелось поскорее прилечь, поэтому я велел старику оставить нас. Он пытался возражать, но я вытолкал его из комнаты и, стоило ему убраться, опустился на свободный край кровати и с наслаждением стянул с ног сапоги вместе с чулками. Тусклый огонек свечи подтвердил, что я успел натереть с десяток мозолей. Затем я расстелил плащ поверх покрывала и некоторое время размышлял, снять ли и штаны с поясом или спать так. Усталость и чувство собственного достоинства настаивали на последнем, вдобавок я заметил, что великан полностью одет. С невыразимым облегчением я задул свечу и, не в силах более одолевать усталость, лег, чтобы впервые на моей памяти заснуть где-либо вне Башни Сообразности.

– Никогда!

Голос оказался столь звучен и басовит (даже орган вряд ли может звучать ниже), что я не понял, что должно означать это слово – и слово ли это вообще.

– Что? – пробормотал я.

– Балдандерс.

– Знаю, хозяин говорил. А я – Северьян. Я лежал на спине, а между нами покоился «Терминус Эст», взятый мною в постель ради пущей сохранности. Я не мог разглядеть, повернулся ли великан лицом ко мне, но был уверен, что любое движение этой громадины наверняка почувствую.

– Казнить.

– Так ты слышал, как мы вошли? Я думал, ты спишь.

Я уже хотел было сказать, что я никакой не казнедей, а подмастерье гильдии палачей, но тут же вспомнил свое бесчестье и назначение в какой-то захолустный Траке.

– Да, я – палач, но тебе незачем меня бояться. Я просто делаю работу, которой обучен.

– Завтра.

– Да, завтра у нас будет довольно времени для бесед.

После этого я снова заснул, и мне снился сон – впрочем, слова Балдандерса тоже могли быть просто-напросто сном, но вряд ли. А если и так, то это был другой сон.

Я летел – мчался по хмурому небу верхом на огромном звере с перепончатыми крыльями. Держась как раз между несущимися вперед облаками и сумрачной землей, мы будто скользили по склону пологого воздушного холма – крылья зверя, сдается мне, не сделали ни единого взмаха. Заходящее солнце неподвижно, хотя мы все неслись и неслись вперед, висело впереди у самого горизонта – должно быть, скорость наша была равна скорости вращения Урса.

Но вот земля внизу сделалась иной – я вначале решил, что мы достигли пустыни. Нигде, куда достигал взгляд, не видно было ни городов, ни ферм, ни лесов, ни полей – лишь ровная пурпурно-черная земля, безликая. застывшая в своей неподвижности. Перепончатокрылый тоже заметил перемену или же учуял какой-то новый запах – мускулы его ощутимо напряглись, а крылья совершили три взмаха подряд.

Бескрайний пурпур внизу был испятнан белыми крапинками. Через некоторое время я понял, что эта кажущаяся неподвижность – не более чем обман, порожденный единообразием. Пурпурно-черный простор всюду был одинаков, но вместе с тем пребывал в неустанном движении. То была Мировая Река Уроборос, море, в котором, словно в колыбели, покоится Урс.

Тут я впервые оглянулся назад – туда, где осталась поглощенная ночью земля, обитель всего человечества.

Когда она окончательно скрылась из виду и ничего, кроме беспокойных волн, не осталось вокруг, зверь обернулся ко мне. Клюв ибиса на острой щучьей морде; костяная митра венчает голову… На какой-то миг взгляды наши встретились, и я, казалось, понял его мысль: «Да, Я – твой сон, но, стоит тебе пробудиться от своего бодрствования, я приду».

Зверь сменил курс, точно люггер, идущий в лавировку против ветра. Одно крыло его опустилось вниз, а другое поднялось так, что кончик его указывал прямо в небо. Пальцы мои лишь скользнули по твердой чешуе, и я полетел вниз.

Удар при падении разбудил меня. Вздрогнув всем телом, я услышал, как великан бормочет во сне. Я тоже что-то пробормотал, пощупал, на месте ли меч, и уснул вновь.

Морские воды сомкнулись над моей головой, однако я не утонул. Я чувствовал, что вполне мог бы дышать водой, – но не сделал ни единого вдоха. Вода была прозрачна, словно хрусталь; казалось, я падаю в абсолютную, лишенную даже воздуха, пустоту.

Вдали виднелись огромные, в сотни раз больше человека, тени – корабли, тучи, человеческая голова без тела, тело с сотней голов… Все они были окутаны голубой дымкой. Внизу, подо мной, лежало песчаное дно, изборожденное течениями. Там, прямо на песке, стоял огромный – куда как больше нашей Цитадели – дворец, но дворец тот лежал в руинах, и покои его лишены были крыш, а внутри обитали огромные существа, белые, точно кожа прокаженного.

Я приближался к ним, и вскоре они заметили меня, и лица их были такими же, как то, что привиделось мне в Гьолле. То были женщины – обнаженные, с волосами из зеленой морской пены и коралловыми глазами. Со смехом наблюдали они за моим падением, и смех их, пузырясь, поднимался ко мне. Зубы их оказались белы и остры, и каждый – длиною в палец.

Теперь они были совсем близко; руки их потянулись ко мне и принялись гладить, как матери гладят детей. В дворцовых садах буйно росли морские губки, актинии и множество прочих прекрасных растений, коим я не знаю имен. Огромные женщины окружили меня – рядом с ними я казался всего лишь куклой.

– Кто вы и что делаете здесь? – спросил я.

– Мы – невесты Абайи! Игрушки Абайи! Подружки Абайи! Земля не в силах носить нас. Груди наши – словно тараны, а зады – сломают спину и быку. Здесь мы растем, пока не сможем возлечь с Абайей – тем, кто однажды пожрет континенты.

– А кто же такой я?

Они засмеялись все вместе, и смех звенел, как волны, бьющиеся о стеклянные берега.

– Мы покажем тебе! – сказали они. – Мы покажем тебе!

Они подхватили меня под руки, подняли и понесли через сад. Пальцы их, соединенные перепонками, были длиной с мою руку от плеча до локтя.