Бэрроу Смиту, настоящее имя которого было Борис Дункель, эмигранту из Тевтонских штатов, в Лондоне жилось нелегко. Он старательно скрывал свой акцент и свое происхождение, поскольку после Vernichtung лондонцы горячо возненавидели его соотечественников. Впрочем, это не всегда ему хорошо удавалось, и в первые годы после бомбардировок он не раз бывал жестоко бит прохожими на улицах. До чего же он ненавидел этот город, где поселился пятнадцать лет назад! Лондон отнял у него все: сперва достоинство, затем работу — он в течение нескольких лет занимал должность помощника адвоката с Бонд-стрит, — а напоследок и жилище. Пятнадцать лет он прожил здесь, а каков итог? Лишившись всего, что привязывает человека к жизни, сам Борис за эти годы превратился в развалину, в жалкий обломок человека. И вот теперь он бесцельно бродил по пустоши на окраине Поплара. В эту темную вечернюю пору ему не спалось: внезапно наступивший холод был мучительным испытанием для его больных суставов, их словно жгло раскаленными иглами. Подняв воротник пальто, Дункель все шел и шел вперед, и редкие клочья тумана обвивали его колени, хватали за рукава, облизывали лицо. В душе его всколыхнулась смутная надежда, что когда-нибудь, вот так же блуждая по улицам без смысла и цели, он выйдет на торную дорогу, на заветную тропу, где ему встретится удача, и тогда все в его жизни изменится к лучшему, и он снова почувствует себя человеком.

Проблуждав весь вечер в узких переулках, где видна лишь узкая полоска неба над головой, он не мог видеть странных и жутких явлений над Старым Городом. И только когда туман немного рассеялся, Борис вышел на открытое пространство.

Над пустошью внезапно послышался пронзительный собачий вой. У Бориса кровь застыла в жилах, так это было неожиданно и страшно. Он остановился и прислушался. Вой повторился снова, в нем звучала отчаянная мольба существа, которое нуждалось в помощи и защите. Впереди виднелся небольшой овражек. Борис с трудом различил в окружающей мгле узкую, словно прорезанную ножом, щель в толще земли и над ней, на самом краю оврага, высокое дерево, чьи корни проросли сквозь пустоту и погрузились в землю у противоположного края впадины. Вой раздался в третий раз, и Борис понял, что несчастный пес застрял под сплетением корявых корней и без посторонней помощи ему никак оттуда не выбраться.

Случись такое в прежние, более счастливые для него времена, и Борис наверняка сразу же представил бы себе, как он вытаскивает пострадавшего пса из западни, в случае необходимости его лечит, сытно кормит и тот делается его товарищем, незаменимым спутником в одиноких прогулках. Но воображение уже долгие годы не рисовало перед ним никаких отрадных картин, вернее, оно попросту давно не давало о себе знать, поэтому Борис вряд ли сумел бы внятно ответить на вопрос, зачем ноги понесли его к овражку. Ясно было одно: что-то неодолимо влекло его туда.

— Эй, парень, — произнес он на безупречном кокни. — Поди-ка сюда. Ну, где ты там?

Он присел на корточки и заглянул в овражек. Вой перешел в рычание, и Борис вдруг понял, что существо, из чьей глотки вырывается такой чудовищный звук, никак не может быть собакой. Но было уже слишком поздно. И ошибка эта стоила ему его беспросветной, полной невзгод жизни.

Джимли Поттер, уличный мальчишка, состоявший в банде Пита-Ножа, был классным карманником. Теперь, намаявшись за день, он спал на своем тюфяке в полуразрушенном здании бывшего склада, где вместе с ним ночевали еще шестеро таких же мальчишек из той же банды. Жизнь у них была вполне сносная — они крали кошельки и отдавали большую часть обнаруженных в них денег старику Питу, оставляя понемногу и себе. Если бы не риск быть пойманными и повешенными, лучшей доли они себе не пожелали бы.

Во сне ему привиделась петля и одинокая виселица у Йоркширских болот. Веревка раскачивалась под ветром туда-сюда. Джимли часто снилось подобное, но, проснувшись, он об этом не вспоминал, как не вспомнил бы и нынешний сон, если бы не одна деталь. У подножия виселицы стоял ребенок, маленькая девочка в черном траурном платье и темном плаще с капюшоном, наброшенным на совершенно лысую голову. Сперва взгляд ее был опущен долу, но после, когда она подняла глаза на Джимли, он заметил, что зрачки у нее кроваво-красные, а лицо бледное и застывшее, словно неживое.

Он проснулся, как всегда, с хорошим аппетитом и, потягиваясь, уселся завтракать. И только позднее, примерно в середине дня, у него появились первые признаки красной лихорадки.

Фрэнни Бест, проститутка и мать, занимала весь верхний этаж двухэтажного дома, который стоял на небольшом и довольно уединенном пятачке земли посреди лабиринта переулков и дорожек, соединявших задние дворы других зданий. Квартира была ее собственностью — щедрым даром одного из клиентов, который как раз и являлся домовладельцем и проживал со своим семейством в нижнем этаже. Он нажил состояние на бесчестных сделках при массовой застройке в новых лондонских районах, за взятки произвольно изменяя границы участков, находившихся в частной собственности. Сейчас он спал безмятежным сном у себя внизу. А наверху Фрэнни, сама не своя от страха, не знала, на что решиться. Вот уже двадцать минут, как она испуганно следила за перемещениями монстра, который так и кружил у ее дома. Она отчетливо слышала шелест его шагов, остававшихся на удивление легкими, несмотря на тяжесть, которую он тащил в своих огромных лапах, сгибаясь под ней, — это был огромный круглый камень, который слабо светился в ночном мраке. На глазах у Фрэнни чудовище трижды останавливалось со своей ношей и трижды клало странные светящиеся камни возле углов дома. Монстр был высокий, тощий и выглядел печальным и унылым. Типичный делидпуз, как сказал бы любой охотник за нечистью. С виду тварь можно было бы принять за невероятно высокого и до крайности истощенного человека в лохмотьях. Наклонив голову и согнувшись под тяжестью своей ноши, покачиваясь в густом тумане, монстр трижды обходил дом, прежде чем опустить наземь очередной камень. Стоило делидпузу приблизиться к последнему из углов дома после третьего круга, который он проделал с камнем в руках, как Фрэнни в панике ворвалась в комнату своей двухлетней дочери, схватила малютку и бросилась бежать. Она мчалась по ступеням со скоростью ветра, ребенок спросонья хныкал у нее на руках. Фрэнни выскочила за дверь, даже не думая об опасности, которой грозила встреча с монстром: ее гнал прочь из дома куда больший страх — страх быть погребенной заживо в этом строении, которое делидпуз, раскладывая по углам светящиеся камни, наверняка обрекал на какую-то ужасную участь.

Монстр тем временем поместил возле четвертого угла здания последний из камней и исчез, словно его и не было. Через несколько секунд дом с оглушительным треском рухнул, погребая под собой домовладельца и его семью. Четыре камня еще некоторое время продолжали светиться тусклым фосфоресцирующим светом, а затем погасли и стали неотличимы от множества обломков здания, громоздившихся вокруг.

На большом сталелитейном заводе в Фулхеме работа не прекращалась ни днем ни ночью. Нельзя, чтобы печи остывали. В гигантских плавильных чанах раскаленный металл шипел и бурлил, как лава, пока его не переливали в огромные формы. Рабочие здесь носили брюки из плотной материи, куртки и колпаки. Лица их были красны от жара и залиты потом. Окружающую тьму рассеивало лишь адское пламя плавильной печи. По закопченным стенам плясали тени — их отбрасывали поднимающиеся и опускающиеся молоты, тяжелые цепи и дребезжащие формы, подпрыгивавшие на полозьях.

По всему заводу разнеслись слухи о таинственных и страшных происшествиях в Старом Городе, но при столь тяжелой работе литейщикам было не до праздных разговоров, так что шепоток смолк как-то сам собой. Пока горел огонь в печах, пока профсоюз боролся за права рабочих с алчными работодателями, готовыми уволить кого только можно, а оставшимся урезать жалованье, люди эти были вполне довольны своей жизнью. Это состояние с грехом пополам заменяло им счастье, а большинство из них и не мечтало о большем.