– Огонь!..

«Фоккеры» и «мессершмитты», оставив висеть в воздухе два факела, разом, точно по команде, проваливаются и уходят к земле. Это нам и надо. «Лапотники», как мы называли «юнкерсов», остались без охраны. Называли мы их так за то, что у них не убирались колеса, на которых для лучшего обтекания стояли обтекатели, похожие издали на лапти. И надо сказать, что эти самолеты мы «любили». «Любили» за то, что они очень хорошо горели. Подойдешь, дашь очередь – и факел. Приятно видеть, когда враг горит.

И вот эти «лапотники» остались без охраны истребителей. Четверка Вахлаева успешно громит левую группу, а мы, тройка, – правую. Только передний отряд вражеских бомбардировщиков пока еще не потревожен. А ведь истребители противника могут опомниться и сообразить, что их атаковали всего семь самолетов.

Создались условия полного разгрома «юнкерсов». Нельзя упускать ни одной секунды. В бою уметь без промедления использовать благоприятные возможности не менее важно, чем создать их. Решительность и быстрота – это сейчас главное. Вот уже какая-то четверка «фоккеров» карабкается к нам. Пара Вахлаева ловко спускает ее вниз. Все мы заняты. А кому-то нужно обязательно напасть на передний отряд. Как бы сейчас пригодился Априданидзе! И в этот самый напряженный и решающий момент боя слышу голос Кустова:

– Иду на переднюю!

Как вовремя!

Настигнутые красноносыми истребителями, бомбардировщики заметались и в беспорядке сбросили бомбы на свои войска, рассыпались, потеряв строй.

За какие-нибудь две-три минуты все уже было кончено.

Пока мы разгоняли «юнкерсов», истребители противника пришли в себя и стали подтягиваться. Но это не беспокоит. Неприятно, что горючее у нас на исходе. Передаю, чтобы все заканчивали бой и пристраивались ко мне. Собралось шесть самолетов. Нет Кустова! Вызываю по радио. Не отвечает. Настроение сразу упало.

Делать нечего. Летим к себе. С десяток вражеских истребителей на некотором расстоянии провожают нас, как почетный эскорт, но атаковать не решаются. Очевидно, наш внезапный сокрушительный удар и необычная окраска внушили уважительное к нам отношение.

Шестеркой, без Игоря Кустова, возвратились домой. Победа омрачена. Все в напряженном ожидании смотрим в сторону Киева. У летчиков есть на это свое чутье, выработанное в совместных полетах. Никто не видел, куда девался Игорь. Но все были убеждены, что такого человека, который уничтожил двадцать один вражеский самолёт, участвовал в сотне воздушных боев, изучил все повадки фашистских летчиков, водоворот войны не мог так незаметно унести из жизни.

– Зря вы ему разрешили в одиночку атаковать «юнкерсов», – говорит мне Лазарев. Я понимаю, что Сергея обуревает чувство скорби, ведь не прилетел его непосредственный командир и товарищ.

Снова тишина и напряженное, тягостное ожидание. Все впиваются глазами в небо.

Люди собираются, а тишина стоит гнетущая тяжелая.

Надежда. Эта великая жизненная сила начала гаснуть. Многие глядят на часы. У Апрйданидзе иссякло терпение:

– Без горючего в авиации не летают.

Ни слова в ответ. Все подаются вперед. В дымном небе тенью вырисовывается «як». Шума мотора не слышно.

Красноносый истребитель бесшумно, точно тень, проносится над летным полем. Потом разворачивается и так же беззвучно идет на посадку. Зато аэродром, словно пробудившись, загудел. «Кустов, Кустов», – везде слышались голоса.

Лазарев радостно хлопает Апрйданидзе по плечу, сияет:

– А ты говоришь – без горючего не летают.

Бежим к остановившемуся самолету. Летчик легко вылезает из кабины и улыбается. Он совершенно здоров, и на машине – ни царапины. А мы-то переживали! Меня захватывает радость, но на улыбчивость, спокойствие Игоря нарастает обида.

– В чем дело? Почему не отвечал на вызов?

– Радио отказало. А что задержался – за «рамой» охотился. Не мог же я возвратиться, не выполнив приказа сбить ее на обратном пути. Пока с ней возился – бензин кончился. Вот и пришлось планировать.

И только сейчас мы вспомнили наши переговоры при полете к фронту о немецком разведчике ФВ-189, которого решено было уничтожить на обратном пути.

Все дома. Риск боя теперь стал приятным воспоминанием. Едва ли без риска так радостна была бы победа. Для меня этот бой был особенно дорог: в нем я сбил тридцатый вражеский самолет. Десять из них в боях за Киев.

В этом сражении 6 ноября 1943 года, как следует из докладов летчиков, было уничтожено девять самолетов противника и три подбито. Вскоре результаты уточнили наземные войска. Из 3-й гвардейской танковой армии пришло официальное подтверждение о том, что мы сбили одиннадцать вражеских машин.

Но самое интересное мы узнали позднее. Оказывается, немецко-фашистское авиационное командование издало специальный приказ, в котором говорилось о появлении новых советских истребителей и предписывалось во что бы то ни стало сбивать их.

Для поддержания духа своих летчиков фашистское радио передавало, что в этом бою участвовало тридцать советских красноносых истребителей, а немецких всего пятнадцать. При этом мы потеряли якобы половину машин, а они только пять.

Новый аэродром встретил нас хмурым небом. Было сыро. Над головами низко плыли набухшие дождем тучи. Погода стояла нелетная.

Жуляны – старейший авиационный гарнизон нашей Родины. Здесь до войны была большая бетонная полоса с хорошими рулежными дорожками. Фашисты все это разрушили, но инженерный батальон вместе с киевлянами уже заканчивал восстановление сооружений. Удивительно, когда только успели! В мирное время на это потребовался бы минимум месяц.

Летчики эскадрильи в меховых костюмах медленно собирались у моего самолета, с любопытством разглядывая свое очередное место базирования. Это первый наш аэродром на правом берегу Днепра.

– Хороши «гнездышки», – по-хозяйски оценивает Хохлов вражеские постройки для укрытия самолетов. – Даже с закутком для людей. От дождя можно спрятаться.

– Почему этот аэродром называется Жуляны? – спросил Априданидзе. – Он же у самого города и ему куда больше подошло бы название «Киевский».

– А вон село Жулвы, – показала нам пожилая женщина из бригады, которая приводила в порядок стоянку самолетов. – Оно раньше, когда строился аэродром, было ближе, чем город. Да и видно-то не Киев, а только пригород – Соломенка называется.

– Так, значит, здесь Нестеров в тысяча девятьсот тринадцатом году открыл миру «мертвую петлю»? – спросил подоспевший Лазарев.

– Нет, над Сырецким аэродромом, – уточнил Кустов и махнул рукой на север. – Километров десять отсюда. Да, Нестеров был великий летчик. Он первым в мире начал делать глубокие виражи, первым сделал мертвую петлю, а мотор-то у него был всего в семьдесят лошадиных сил… – Игорь вдруг сбился и, заторопившись, тихо закончил: – И первым в мире своим самолетом таранил врага.

Что с ним? Я проследил за его взглядом. У стены капонира стояла красится девушка, с выбившимися из-под платка черными волосами, и с нескрываемым восхищением смотрела на Кустова. Девушка, очевидно, поняла, почему летчик сбился, и опустила глаза.

Заморосил дождик. Mы направились на КП, но Лазарев вдруг остановился и удивленно воскликнул:

– Ба-а! Что это такое?

Мы обернулись. Кустов, болтая с девушками, засыпал лопатой воронку от бомбы.

– Все понятно! – Лазарев махнул рукой. – Был человек – и нет! Теперь егу никакой дождь нипочем. – И все же крикнул: – Игорек! Ты надолго нанялся в работники?

Кустов повернулся к нам. На его лице была растерянность. Этого с ним некогда не бывало.

– Да я не нанимался, просто решил помочь.

– Мы пойдем на КП – сказал я ему.

– Я с вами, – и Кустов, шепнув что-то одной девушке, присоединился к нам. Лазарев с подковыркой спросил:

– Как ты думаешь, Игорек, может ли быть любовь с первого взгляда? Кустов огрызнулся:

Давай без намеков! Что ты этим хочешь сказать? Голос выдал товарища с головой, и мы рассмеялись. – Девушки очень милые, – примирительно заговорил Кустов. – Но ты, Сережа, не думай: любовь с первого взгляда – ерунда.