Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Мне сто сорок, Саня.

Щеголев махнул рукой. С некоторых пор ему казалось, что жизнь его тянется долго и безрадостно, а главное, бесцельно. Она потеряла смысл, оказавшись в цепких руках молодой и прагматичной женщины. Лев смотрел на ее улыбающееся лицо, светившееся от сознания собственной значимости, и ловил себя на мысли, что больше не замечает того очарования, которое покорило его при знакомстве. Он никак не находил в ней ничего такого, что могло толкнуть его на безумный шаг. Теперь уход из семьи он рассматривал именно как помутнение рассудка, временную невменяемость, состояние некого транса, в который ввела его Пожарская.

Мысли приобретали все более мрачный оттенок. Может быть, на него подействовал выпитый коньяк? Нет, дело не в этом. Последнее время Щеголев чувствовал себя крайне неуютно рядом с Машей. Вместо логичного сближения происходило обратное — они отдалялись друг от друга, мотивируя все загруженностью на работе, усталостью. Даже близость с Машей для него имела какой-то безнадежный оттенок. В ней больше не было взрыва эмоций, придающего силы, после которого хочется жить. Он чувствовал, что его любовь принимают, снисходят до нее. Он терял уверенность в себе как мужчина, потому что постоянно ловил на себе чуть насмешливый взгляд Маши. Как будто на словах все было красиво. Она целовала его, приговаривая, что он — самое волнующее приключение в ее жизни. Щеголеву меньше всего хотелось считать себя приключением. Он думал, что все гораздо серьезнее. Он поставил все в своем размеренном и устоявшемся существовании с ног на голову, а эта девчонка позволяет себе относиться к нему, как к модному аксессуару, время существования которого ограничено.

Маша стала особенно категоричной и грубоватой вскоре после того, как он стал свободным. Если бы она вела себя по-другому… Иногда Щеголеву казалось, что она едва терпит его присутствие рядом. Холостой Щеголев стал для нее обременительным. Она словно тяготилась тем, что приходилось тратить время на заботу о нем. И забота эта была поверхностной, словно вымученной, довеском, от которого пока не получалось отделаться. Пожарская не пыталась узнавать о его слабостях, привычках, вкусе, со своей стороны всякий раз открывала Льву очередную подробность своего характера, гастрономических пристрастий. Он уже знал ее любимый цвет, любимую книгу, любимое блюдо, духи… Список был внушительный, а она знала только то, что его внешний вид должен соответствовать должности. В этом направлении она действовала четко, привлекая свою стиральную машину-автомат. Маша исправно стирала и гладила сорочки, наглаживала воротнички, вычищала костюмы и следила за тем, чтобы его обувь блестела. Это было единственное, что ее на самом деле волновало — впечатление, которое производит ее мужчина. Остальные компоненты комплекса внимания и заботы она всеми правдами и неправдами перекладывала на Щеголева. Для него это было в новинку, потому что за долгие годы с Юлией он привык к другому распределению обязанностей в семье. Хотя его нынешнее положение великовозрастного бойфренда никак не укладывалось в семейные рамки. И честно говоря, Щеголев не спешил делать еще один революционный шаг в этом направлении.

Он жил на птичьих правах в квартире Пожарской и, пожалуй, это обстоятельство более всего не давало ему покоя. Однажды он обмолвился об этом, но осекся под удивленным взглядом Маши. Она продолжала вести машину, только лицо ее напряженно замерло.

— Тебя не устраивает площадь, район или вообще мое соседство? — прикуривая сигарету, спросила она через какое-то время. — Или мне тебя прописать?

— Маша, ты как всегда без полутонов.

— Я просто хочу определенности. Я знаю, чего хочу. Чего ты хочешь?

— Не знаю, — буркнул Щеголев и, отвернувшись, уставился в окно.

— Вот с этого и начнем.

Он понял, что затеял бессмысленный разговор. Чего он добивается? Он не предложил Маше того, что должно стать логическим продолжением тех изменений, на которые он решился. Может быть это — причина ее отрешенности, некоторой холодности? Нет, он не чувствовал себя готовым к этому важному шагу. Но и не собирался идти на попятную, возвратившись к разговору о размене квартиры, в которой осталась Юлия. Об этом не могло быть и речи. Поэтому, усмирив свою гордыню, Лев принял правила Машиного дома. Теперь он поднимался первым, чтобы приготовить легкий завтрак. Пожарская быстро забыла о своей «безмерной любви» к хозяйственным заботам. Она перестала играть роль заботливой подружки, с удовольствием колдующей на кухне за любимым блюдом своего избранника. С некоторых пор Пожарская не напрягалась в этом направлении. Теперь в обязанности Щеголева входило заглядывать в холодильник, следя за тем, чтобы он не стал пустым. Маша демонстративно показывала, что может довольствоваться йогуртом и апельсиновым соком. Она совершенно спокойно относилась к отсутствию мяса и вообще чего-то съестного. Видя, что Льву это не нравится, она позволяла себе отпускать в его адрес шутки о духовной пище, вреде лишнего веса и борьбе с холестерином.

Совместное проживание не делало его и Машу роднее — это очевидно. Лев успокаивал себя тем, что слишком многого хочет от молодой женщины. Все-таки за ее спиной чуть больше двадцати лет жизни. По сути она еще ребенок. И как его угораздило! Что называется, связался черт с младенцем. Хоть и образованным, способным уколоть, но все же ребенком. Она и сама не знает, как быть. Взрослый мужчина бросил ради нее семью, выставил себя на всеобщее обсуждение, потому как человек он не последний. Теперь и она оказалась в центре внимания, и старается как может соответствовать этому неопределенному положению. Кто знает, возможно, ей тоже хочется вернуться в тот день, когда она смело подошла к нему с вопросами социологического опроса? Может быть, при всем желании ей никак не удается примерить на себя роль его спутницы? Щеголев допускал, что ей с ним нелегко. Только почему она как-то странно демонстрирует эти трудности?

Щеголев чувствовал, как голова его начинает гудеть от переплетающихся мыслей. Одни совершенно исключали другие. И этот сумбур лишает его покоя. Ему нужно успокоиться, иначе его ожидает нервный срыв. Никогда раньше он не чувствовал такой взвинченности. Придя к такому выводу, Лев попытался другими глазами посмотреть на Машу. Она все еще ослепительно улыбалась его ученому секретарю, успевая при этом кокетливо попивать из своего бокала красное вино. Маша пила слишком много — Щеголев заметил это, но решил, что ей просто хочется сегодня расслабиться чуть больше обычного. Казалось, она очень уютно себя чувствует, но в какой-то миг Лев поймал ее мимолетный взгляд: тяжелый, обреченный, тревожный. Это длилось всего лишь мгновение, но Щеголеву стало не по себе. Он тут же поднялся и, улыбаясь, прошел через весь длинный стол к ней.

— Прошу прощения, — Лев продолжал держать самую обворожительную улыбку, на которую только был способен. Маша вопросительно смотрела на него. — Станислав Петрович, я лишаю вас общества Машеньки.

— Не смею возражать, — тот развел руками.

— Пора потанцевать, Маша, ты не против? — Лев протянул ей руку.

— Можно и потанцевать, можно, — как-то странно посмотрев на Льва, ответила Маша. И, обратившись к своему собеседнику, добавила: — Танцы — это прекрасно, приправа к хорошему застолью.

Маша взяла Щеголева под руку, и они направились к центру танцевальной площадки. Медленная музыка предполагала неспешные, плавные движения.

— Что с тобой? — он нежно обнял Машу за талию.

— Ничего, — она рассеянно смотрела в сторону, явно не желая встречаться со Щеголевым взглядом. — Ничего, Лева. Наконец ты вспомнил обо мне.

— Я и не забывал.

— Кажется, общество твоего друга тебе доставило неописуемое удовольствие.

— Ты не ревнуешь, случайно? — засмеялся Щеголев.

— Нет, высказываю результаты наблюдения. Оставил меня на съедение своим ученым мужам. Ты не думал, что мне будет скучно слушать их?

— Честно говоря, не задумывался над этим. Они очень милые люди. Что ты так обозлилась? Станислав Петрович оказался слишком настойчивым в желании развлечь? Ты ведь сама не захотела сесть рядом со мной. Я решил, что тебе так уютнее.

32
{"b":"3","o":1}