Мысль о поездке в Москву, хотя бы для того, чтобы развеяться, посещала его часто, но он не давал ей хода. В Москву он ехать не мог хотя бы потому, что не имел никакой одежды, кроме той, что была на нем в данный момент. Ему, в сущности, было наплевать, во что он одет, но остатки памяти подсказывали, что человек в грязной рабочей одежде, фланирующий по Арбату, привлечет к себе массу ненужного внимания.

К ненужному вниманию он готов не был, хотя порой его так и подмывало плюнуть на все, отправиться в Москву, учинить там что-нибудь дикое и посмотреть, что из этого получится. Возможно, хотя бы тогда найдется кто-нибудь, кто объяснит ему, кто он такой. Эта загадка совершенно измучила его.

Не бывает людей, которых не знает никто, разве что какие-нибудь вконец опустившиеся бомжи, но бомжем он точно не был. У нормального же человека, как правило, есть семья, родные, друзья, работа, наконец, – короче говоря, всегда есть кто-то, кто будет беспокоиться и искать, если ты вдруг бесследно исчезнешь. Хотя бы твой начальник.

Он через силу допил совсем остывший чай, просто потому, что лень было подняться и выплеснуть эту мерзость за дверь. Он вообще стал ленив в последнее время и постоянно норовил задремать где-нибудь на солнышке или в котельной, привалившись спиной к теплой стенке котла. Это напоминало ему то, как ведет себя покалеченное или оправляющееся после тяжелой болезни животное, и он не беспокоился, зная, что это пройдет. Ему даже казалось, что такое с ним уже бывало, и, возможно, не однажды, вот только он не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах.

Слепой запустил пальцы в валявшуюся на столе мятую пачку «Памира» и, покопавшись, вытащил из нее кривоватую и отвратительную даже на вид сигарету. Сделанная черной краской надпись на ее боку была смазана, так что сигарета сильно напоминала корявый березовый ствол. Табак сыпался с обоих концов, и Слепой аккуратно закрутил бумагу с одной стороны жгутиком, а с другой оборвал и, утрамбовав оставшийся в сигарете табак головкой спички, осторожно вставил получившуюся странную конструкцию в губы. Спичечный коробок тоже был замасленным, черным, как и все здесь, и брать его в руки было неприятно.

«А не податься ли, в самом деле, в бомжи? – подумал Слепой, осторожно прикуривая и выпуская облако густого вонючего дыма. – Отращу себе бороду и пойду бродить по Руси… Заманчиво, черт возьми. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Забавно, как много ненужного хлама застряло у меня в голове, в то время как самое важное потерялось. В психушку, что ли, сдаться?»

Ему вспомнился незнакомый парень в кожаной куртке, приходивший утром и искавший Рукавишникова. Странный парень, явно нездешний, и смотрел как-то не так. Похоже, чего-то боялся. И дурацкий, в общем-то, вопрос, не подозревает ли он нового истопника в убийстве своего знакомого, явно поверг его в кратковременное, но сильное замешательство. Похоже, что примерно так он и думал, или примерно так. И вообще, странный парень.

Точнее, странная парочка – этот интеллигентного вида москвич и истопник из деревенской больницы.

Что их связывало? Может быть, они были родственниками?

Да мне-то какое дело, сказал себе Слепой, снова меняя позу и кладя ногу на ногу. У меня своих забот полон рот.

Приоткрытая дверь скрипнула, открываясь во всю ширь, и в котельную вошел сменщик Слепого Аркадий. Сегодня в его фигуре было что-то странное, и, приглядевшись, Слепой понял, в чем дело: Аркадий передвигался как-то неестественно, слегка перекосившись на левый бок, а лицо его, точнее, та часть лица, что не скрывалась под разбойничьей бородой, было бледно какой-то ненормальной костяной бледностью и покрыто мелкими бисеринками пота.

– Извини, Федя, – сказал Аркадий, с видимым облегчением опускаясь на стул, – припоздал я сегодня.

– Пустое, – отмахнулся Слепой. – Что это с тобой? Живот болит?

– Ага, – с непонятной поспешностью подтвердил Аркадий. – Скрутило, понимаешь. Сам не пойму с чего. Неужели это тетка, макака старая, меня какой-нибудь тухлятиной накормила? То-то мне ее котлеты странными показались. Что, думаю, за дрянь?

С виду вроде бы котлеты, а на вкус – ну дерьмо и дерьмо, честное слово!

Он продолжал быстро и как-то чересчур взволнованно городить что-то про теткино угощение, про саму тетку и про ее запущенное хозяйство, но Слепой почти сразу перестал вслушиваться в смысл его слов, сосредоточившись на интонациях и прежде всего на выражении лица. Из всего этого со всей очевидностью явствовало, что Аркадий врал, причем врал неумело, уцепившись за бездумно брошенное сменщиком предположение и теперь громоздя одну на другую сочиняемые на ходу детали, чтобы его вранье выглядело более убедительным. Создавалось впечатление, что он с одинаковой радостью ухватился бы за любое другое предположение. Например, что его боднула корова. Тем более что, насколько понимал Слепой, болел у него левый бок, а если так, то Аркадий должен был обладать совершенно уникальным строением пищеварительного тракта.

Впрочем, на все эти подробности Слепому было в высшей степени наплевать. Непонятно было только, зачем Аркадий врет так беззастенчиво и неумело. Конечно, всему на свете можно найти объяснение. Боль в боку могла быть следствием неприятностей, говорить о которых не принято. Аркадий мог, например, нарваться на чьего-нибудь мужа или каким-то образом переусердствовать в своих ночных молениях… Да мало ли что могло произойти!

Некоторые стесняются вслух говорить о том, что у них грыжа. Ну и что, собственно? Вот только зачем же так волноваться?

– Слушай, Аркадий, – сказал Слепой, испытывая мучительную неловкость за завравшегося сменщика, – это все ладно, понятно это все"

Ты – вот что… Может, ты домой пойдешь, отлежишься? А я бы за тебя подежурил. А то мало ли как оно повернется…

– Да брось, Федя, – все с тем же неестественным оживлением сказал Аркадий. – Чего мне будет-то? Елы-палы, Федя, ты что, забыл? Здесь же кругом больница, чуть что – и «скорую» звать не надо! Десять шагов – и ты в приемном покое! Да и проходит уже. Я дома таблеток нажрался, так что все путем. Ты иди отдыхай. И так ты из-за меня засиделся. Агрегат-то в порядке?

– Куда он денется, – сказал Слепой, вставая и потягиваясь. – Скоро вообще заглушим.

– Да, – сказал Аркадий, – теперь уже совсем скоро. На улице благодать, лето скоро. Люблю лето.

– Угу, – согласился Слепой и покосился на Аркадия. Аркадий по-прежнему сидел на стуле, оглаживая бок.

Краски вернулись на его лицо, а испарина, наоборот, исчезла, но вот взгляд, которым он смотрел на своего сменщика, Слепому не понравился. Аркадий глядел с нехорошим прищуром, словно прикидывая, какой части его вранья Слепой поверил, а какую станет проверять. «Да что они сегодня, с цепи все сорвались? – начиная раздражаться, подумал Слепой. – Смотрят, как солдат на вошь. Что им всем от меня надо?»

– Да, – неопределенно сказал Аркадий, придавая лицу обычное лениво-дружелюбное выражение, – дела. Так ты ничего не вспомнил?

Это был дежурный вопрос, повторявшийся во время каждой пересменки, и ответ на него всегда был один и тот же. Но сегодня Слепой решил немного поиграть на нервах у сменщика – просто тяжело было удержаться после той комедии, которую тот ломал перед ним добрых пятнадцать минут.

– Кое-что вспомнил, – сказал он, глядя на сменщика в упор.

– Ну?! – воскликнул тот, и в его голосе и выражении лица не было ничего, кроме живейшего интереса. Слепой понял, что эта пуля ушла «в молоко» и безразлично пожал плечами.

– Ничего особенного, – демонстративно зевнув, сообщил он. – Вспомнил, что люблю крепкий черный кофе. Вспомнил, что когда-то умел его классно варить. Не так уж много, как видишь.

– Ну да, немного, – взволнованно сказал Аркадий. – Все-таки это уже что-то про тебя, а не про историю КПСС.

– И правда, – немного удивленно согласился Слепой, – про меня. А я и не подумал. А толку-то!

Всей моей зарплаты на банку хорошего кофе не хватит.