– В бричке? – моментально приходя в прекрасное расположение духа, поддел его полковник.

– Верхом, – заявил Федор Дементьевич.

Заявление это вызвало шквал аплодисментов и бурю восторженных возгласов. Немедленно составилась компания добровольцев, в которую вошли почти все присутствующие. Предприятие обещало быть занятным и, как и предрекал Федор Дементьевич в самом начале разговора, весьма разорительным с точки зрения денисовских мужиков. Впрочем, большой угрозы мужицким посевам как будто не предвиделось, поскольку медведи, как ни крути, живут по преимуществу в лесу, а не прячутся, подобно зайцам или перепелкам, среди полей и огородов.

Словом, дельце намечалось славное, и притом с благородным оттенком бескорыстной помощи терпящему неисчислимые бедствия от медвежьих бесчинств «опчеству», как вороватый денисовский староста Ипатий именовал себя самого и своих односельчан. Немедля приказали подать вина и под звон бокалов и хлопки вылетающих пробок принялись с жаром обсуждать детали предстоящей операции. Карты, к слову, были окончательно позабыты, чему Петр Львович несказанно обрадовался. Он пил вино, дымил чудовищной своею трубкой, благодушно рокотал, обещая показать медведю, где раки зимуют, и дружески хлопал Федора Дементьевича по плечу огромной ладонью, отчего тот всякий раз комично приседал и принимался кашлять, будто бы поперхнувшись вином.

Полковник и впрямь радовался, как мальчишка, внезапно представившейся возможности поразмяться, тряхнуть стариной, да еще и в компании старого испытанного друга, каковым был для него Федор Дементьевич. Юный корнет, рука об руку с которым поручик Шелепов в юности рубился со свирепыми янычарами Али-паши, тот самый корнет, отвагой коего, помнится, восхищался сам генералиссимус Суворов, ныне растолстел, облысел и перестал быть юным; но отвага его никуда не пропала, и старый полковник радовался этому, как дитя.

Словом, ударили по рукам. На медведя решено было идти послезавтра, дабы успеть достойно подготовиться к столь ответственной операции. На том и порешили, с тем и разъехались по домам, а когда пробил назначенный час, все были на месте – верхом, с ружьями, с собаками – свирепыми уродливыми тварями, кои, вцепившись в медведя, не выпускают его до самой своей смерти, а порою и после оной.

Ну-с, выступили. Как водится, не обошлось без курьеза. Федор Дементьевич, к восторгу присутствующих, сам, без посторонней помощи, как и обещал, взгромоздился в седло. Лошадь под ним была рыжая, основательно раскормленная, с виду ленивая и спокойная, под стать своему седоку. Правда, бричка, в которой Федор Дементьевич обыкновенно объезжал свои владения, была здесь же, неотступно следуя за кавалькадой. Увидевши эту бричку, полковник Шелепов злопамятно проворчал: «Обоз», – на что Федор Дементьевич, нимало не смутясь, ответил, что надобно же будет куда-то положить убитого медведя.

Эх, Федор Дементьевич, Федор Дементьевич! Как же тебя, голуба, угораздило?...

Солнце еще не взошло, в низинах густым молоком белел ночной туман. Ехали шагом, ведя неторопливую беседу, как на прогулке. Лошади ступали по росистой траве, и копыта их мягко ударяли в землю. Легонько позвякивали удила, поскрипывала сбруя, собаки дружно тянули в сторону недалекого уже леса, грозя оборвать поводок, – словом, все было так, как виделось Петру Львовичу в его охотничьих мечтаниях. Федор Дементьевич грузно покачивался в седле рядом с полковником, ворча по поводу неудобств и тягот, добровольно взятых им на себя, и виня Петра Львовича в собственной неосмотрительности.

Вдоволь наслушавшись бухвостовской воркотни, полковник укоризненно покачал головой и сказал:

– Да полно тебе, Федор Дементьевич! Что ты, право, нудишь, как старый дед на печи? Ты погляди, утро какое! Туман, роса, солнышко встает... Ну, не любо ли? Ведь любо, скажи! А ну давай вскачь, как в молодости!

И, не дожидаясь согласия, первым дал шпоры своему вороному рослому жеребцу, громко, на все поле, совсем по-молодому гикнув. Кавалькада ответила ему разноголосым хором удалых возгласов, собаки отозвались радостным тявканьем, и не менее двух десятков всадников, погоняя лошадей, устремились следом за полковником. Глухой топот копыт уподобился грохоту несущейся с горы лавины. Петр Львович оглянулся на скаку и увидел позади всех Федора Дементьевича, который тяжело и беспорядочно подскакивал в седле, нелепо растопырив локти, будто его впервые в жизни посадили на лошадь, перекосившись набок. «Совсем старик стал», – подумал о нем Шелепов, и мысль эта отдалась в душе нежданно острым уколом грусти.

Но грусть была чужда этому погожему прохладному утру и переполнявшему полковника чувству молодой радости и полноты существования. «Догоняй, старый пес!» – крикнул он Федору Дементьевичу через плечо и вновь пришпорил жеребца.

Сзади ему послышался слабый горестный крик, а спустя несколько мгновений оттуда же, сзади, долетели громогласные причитания кучера, который правил пустой бричкой. К этим неблагозвучным воплям стали один за другим присоединяться обеспокоенные голоса охотников. Шум этот дошел наконец до сознания Петра Львовича, он встревожился и на всем скаку осадил коня.

Оглянувшись, он увидел довольно далеко позади себя сбившийся в плотную кучу арьергард кавалькады. К куче этой один за другим присоединялись поворотившие своих лошадей всадники. Все они что-то, разглядывали на земле, а иные, спешившись, что-то такое делали в самой середине кучи. Поодаль мирно, как ни в чем не бывало, щипала траву толстая рыжая кобыла Федора Дементьевича; увидев это животное, Петр Львович сразу сообразил, в чем загвоздка, ибо на спине кобылы не было не только седока, но даже и седла.

Помянув черта, Петр Львович развернул коня и подскакал к сбившейся в кучу охоте, из самой гущи которой доносились болезненные стоны и разноголосые причитания. Заслышав эти стоны, Шелепов немного успокоился: по крайней мере, Федор Дементьевич был жив и находился в сознании. «Подпруга лопнула!» – сказал кто-то, сообщая полковнику то, что было для него очевидно и без всяких сообщений.

Федор Дементьевич полулежал на земле, поддерживаемый с двух сторон спешившимися всадниками, и издавал горестные стоны. Кто-то предложил скакать за лекарем; Петр Львович соскочил с седла, отстранил доброхотов и быстро, со сноровкой бывалого воина осмотрел пострадавшего. Бухвостов отвечал на каждое его прикосновение болезненным стоном, однако ни крови, ни синяков, ни каких-либо иных очевидных увечий полковник на нем не обнаружил. По его знаку Федора Дементьевича подняли с земли и положили – даже, скорее, возложили – на бричку. Очутившись на мягких подушках, Федор Дементьевич сразу перестал стонать и открыл глаза.

Такая внезапная перемена показалась полковнику подозрительной, и он велел принести седло. Беглый осмотр подтвердил его догадку: подпруга была искусно подрезана.

– Совсем с ума сошел, старый дурень, – сказал полковник Федору Дементьевичу, показывая ему подрезанную подпругу. – Это что еще за шутки? А если в ты насмерть расшибся?

Федор Дементьевич схватился за сердце, закатил глаза и принялся кричать, что он еще из ума не выжил и что непременно дознается, кто устроил ему эту подлость, испортив все удовольствие от поездки и едва не отправив на тот свет. Однако чем громче он кричал, тем более полковник укреплялся во мнении, что сие происшествие было-таки подстроено самим графом с единственной целью пересесть из тряского седла в бричку.

– Делать-то что с тобой теперь, симулянт? – спросил он, решив отложить обсуждение предосудительного поведения Федора Дементьевича до более подходящего момента. – В город тебя, что ли, отправить?

– Поехали уж, – болезненно прошептал граф и слабо махнул рукой. – Авось, пока до места доберемся, отлежусь. Я вам еще покажу, как на медведя ходить надобно.

Полковник крякнул и принялся отдавать необходимые распоряжения. В свое время Федор Дементьевич был весьма недурным наездником – по крайней мере, умел не только держаться в седле, но и правильно из оного падать. Так что, если он говорил, что может ехать, то его словам, верно, можно было доверять. Ружье Федора Дементьевича положили рядом с ним на сиденье брички, сверху взгромоздили злополучное седло, лошадь взяли в повод, и кавалькада тронулась.