– Не увлекайся, – с легкой укоризной сказал ему Федор Филиппович. – Все хорошо в меру, в том числе и натурализм. Так что не имеющие прямого отношения к делу детали разрешаю опустить.

– Если опустить детали, не имеющие прямого отношения к делу, ничего не останется, – сказал Сиверов и постучал ногтем по крышке стола-аквариума. – Цып-цып-цып... Смотреть на вас не могу. Тоже небось ждете не дождетесь, когда я свалюсь в вашу посудину и захлебнусь. То-то будет пир!

– К делу, – строго напомнил генерал.

Сиверов пожал плечами.

– Если вы настаиваете... Словом, в первой галерее я ничего не добился, только зря сгубил чистый носовой платок. Во второй я выбрал для своих расспросов мужчину – директора, если не ошибаюсь. Этот оказался немного крепче. Во всяком случае, до туалета он добежал и уже оттуда через дверь сообщил мне, что никого похожего сроду в глаза не видел. Судя по звукам, которыми перемежалось это ценное сообщение, он говорил правду – ничего подобного ему видеть явно не доводилось.

Ирина на мгновение стиснула зубы, закрыла глаза, снова их открыла и, протянув над столом руку, взяла из вазы румяное яблоко – дар солнечного Казахстана. Рука у нее при этом нисколечко не дрожала, и Ирина мысленно похвалила себя за стойкость и мужество. Преодолев рвотный позыв, она с вызывающе громким хрустом надкусила яблоко и стала жевать. Позыв многократно усилился, но Ирина скорее умерла бы, чем позволила Сиверову, который, похоже, задался целью выжить ее из комнаты, заметить, до чего ей скверно.

А скверно ей было так, что хуже некуда. На экран компьютера она, слава богу, смотрела под острым углом и почти ничего не видела – так, какие-то синеватые контуры на желтом, отливающем металлическим блеском фоне. Но и того, что видела, ей было более чем достаточно. Да еще этот сопроводительный текст в исполнении Глеба Петровича!

Потянувшись за яблоком, она невольно взглянула на экран ноутбука – взглянула почти под прямым углом, отсюда и спазм в желудке. С хрустом жуя яблоко и внутренне содрогаясь всякий раз, когда приходилось глотать то, что прожевала, Ирина силилась и никак не могла отогнать маячившее перед внутренним взором жуткое видение синевато-серого вздутого лица, основательно кем-то объеденного – рыбами, наверное, иначе с чего бы это Глеб Петрович вдруг проникся такой нелюбовью к обитателям аквариума?

Потом тошнота немного отступила (может, яблоко помогло?), сознание прояснилось, и Ирина резко выпрямилась в кресле.

– Постойте, – сказала она. – Верните, пожалуйста, кадр.

– Какой? – удивленно спросил Сиверов, с готовностью елозя мышью по коврику.

– Тот, где крупным планом снято лицо этого... неизвестного.

– А вы уверены? – спросил Глеб.

Вопрос прозвучал мягко, без тени насмешки и даже без привычной иронии. Ирина ни в чем не была уверена, и меньше всего – в своем желудке, где только что съеденное яблоко уже устроило что-то вроде восстания, но в ответ лишь упрямо мотнула головой.

– Верните кадр, – повторила она.

Сиверов вернул нужный кадр и, отвернувшись от экрана, стал смотреть на нее с видом человека страхующего гимнаста, который выполняет смертельно опасный трюк под куполом цирка.

Подавшись вперед, Ирина посмотрела на экран и быстро отвернулась.

– Уберите, – сдавленным голосом попросила она. – Выключите, пожалуйста.

Сиверов сразу щелкнул кнопкой мыши, и жуткое видение раздутого синего лица исчезло, сменившись мирной картинкой заброшенной аллеи, усыпанной золотой осенней листвой. Ирина смотрела на эту заставку, и ей казалось, что она, как надутый водородом резиновый шарик, плавает где-то там, среди старых, вызолоченных октябрем деревьев, и из-за каждого ствола, подстерегая ее, выглядывают мертвенно-синие нечеловеческие рожи с голодным блеском в холодных рыбьих глазах.

Потом откуда-то издалека, будто с другой планеты, послышался прозаический звук вынимаемой из бутылочного горлышка пробки, коротко булькнула жидкость, и в ноздри Ирине ударил знакомый запах – резкий, но приятный.

– Залпом, – скомандовал Сиверов, и Ирина повиновалась, как дисциплинированный солдат-первогодок.

Коньяк опалил вкусовые рецепторы и гортань, а мгновением позже мягко взорвался в желудке, разлив по всему телу приятное, животворное тепло. Прислушиваясь к этому ощущению, Ирина вдруг поймала себя на странной мысли, что здесь, в этой квартире и с этими людьми, она находится – что-что? ну да, вот именно! – на своем месте. Музыка, туш! Кандидат искусствоведения Ирина Константиновна Андронова на исходе тридцать первого года своей жизни наконец-то открыла свое настоящее призвание! И призвание это – сексот, тайный агент ФСБ... Господи!..

Тем не менее это было так. Отец приучил ее не кривить душой, по крайней мере перед собой, и, сидя с закрытыми глазами и с пылающим от коньяка желудком в собственной (ха-ха!) конспиративной квартире, Ирина очень четко осознавала, что вот эти двое – генерал ФСБ Потапчук и его неразлучный спутник, охотник за головами и мрачный шутник Глеб Сиверов – наиболее подходящая для нее компания. По крайней мере, в данный момент. По крайней мере, до тех пор, пока это дело не будет закрыто и кто-то не ткнется ненавистной мордой с расплющенным, перебитым носом в грязный бетонный пол и не почувствует, как на его заведенных за спину запястьях с характерным щелчком сомкнулись стальные браслеты наручников.

Вот тогда, и только тогда, наступит время для всего остального. Для докторской диссертации, например. Для привычных походов в музеи и на презентации открывающихся выставок. Для поездок за границу и для тамошних, заграничных, музеев и картинных галерей. Для умных бесед с умными собеседниками, которые не чета Глебу Петровичу и даже Федору Филипповичу. Генерал, а не знает, что такое лессировка!

– Еще налить? – спросил заботливый Сиверов, и Ирина усилием воли заставила себя открыть глаза.

– Спасибо, мне хватит, – сказала она и с неожиданной откровенностью добавила: – А то меня совсем развезет, и я начну нести околесицу.

Это заявление, как ни странно, было воспринято присутствующими вполне нормально и едва ли не с одобрением. Федор Филиппович только недоверчиво хмыкнул (дескать, а надо ли прибедняться?), а Сиверов мягко отобрал у нее пустую рюмку, без стука поставил ее на стеклянную крышку стола-аквариума, где обитали потенциальные людоеды, и сказал:

– Эксперимент был довольно рискованный. Интересно было бы узнать, каков результат.

– Результат нормальный, – уверенно заявила Ирина, подавив желание громко, на всю квартиру, икнуть.

– Правда? – переспросил Сиверов.

В глазах у него уже скакали знакомые веселые чертики, но на этот раз Ирина не обиделась. Во-первых, чертики были не злые, а вот именно веселые, а во-вторых, у нее было чем удивить этого насмешника.

– Правда, – сказала она. – Я его знаю.

– Так, – сказал Сиверов и налил себе коньяку в рюмку, из которой только что пила Ирина, сделав это, судя по всему, чисто машинально.

Вид у него был обалделый. Что и требовалось доказать.

– До чего же все-таки иногда бывает полезно иметь своего человека в мире изящных искусств, – рассудительно заметил Федор Филиппович и, потянувшись через стол, ненавязчиво отобрал у Глеба полную рюмку. Сиверов проводил рюмку рассеянным, задумчивым взглядом. – Так кто же он, наш мистер Икс?

– Андрей Яковлевич Зарубин, – сказала Ирина и была вынуждена снова прикрыть глаза, потому что до нее вдруг дошло: та раздутая, как наполненная кислородная подушка, объеденная речной мелюзгой, сине-серая, как у Фантомаса, физиономия – это и есть Андрей Яковлевич, добряк и балагур... вернее, то, что от него осталось. – Живописец. Крепкий живописец и даже талантливый, но, как теперь принято говорить, не раскрученный. Во времена его юности это дело еще не успели поставить на широкую ногу, а сам он по головам ходить не умел.

Сиверов с рассеянным видом достал из кармана пачку, сунул в зубы сигарету, а потом, спохватившись, протянул открытую пачку Ирине. Та с благодарным кивком взяла сигарету, прикурила от поднесенной Глебом зажигалки и, морщась от дыма, продолжала: