"Я тебя люблю!” — крикнула она, и его встряхнуло, словно от удара током. И до сих пор трясло — там, внутри.

Он сразу же понял — правда. Действительно, любит. Любит так, что пошла на верную смерть, лишь бы вытащить его из лагеря и доставить к своим — тем самым “русским зверям”, которых так ненавидела. И у нее действительно были причины для ненависти. Детдомовцу Суворину нетрудно было понять ощущения человека, на глазах которого гибнут его родители, — чтобы понять такое, вовсе не обязательно иметь отца и мать, достаточно просто быть человеком. Многие друзья Панкрата погибли на войне — и на первой, и уже на второй — и ему знакомо было чувство потери близких; если учесть то, что ближе друзей у него никого не было, то эту потерю можно было вполне сравнить с потерей родных.

Пути Панкрата и Илзы различались только в одном, но различались принципиально. Суворин был далек от того, чтобы ненавидеть всех чеченцев за бесчинства и преступления, творимые всего лишь небольшой частью представителей этого народа.

Когда он вернулся к Чепрагину и Шумилову, а следом, шатаясь, словно пьяная, подошла Илза, спецназовцы почувствовали себя так, будто с их плеч упала тяжелая ноша. Никому не хотелось, чтобы Суворин расстреливал пленную, хотя умом каждый понимал — кровь за кровь…

Но на Панкрата они посмотрели скорее одобрительно. Только в глазах Рашида мелькнуло презрение, смешанное с лютой ненавистью — ее огонь вспыхнул, когда чеченец бросил взгляд на наемницу. Не выдержав, он что-то пробормотал по-своему сквозь стиснутые зубы, но Суворин, расслышав, тут же глянул на него так, что Усманов замолк.

Отряд двигался вдоль дороги, ведущей к Грозному. Панкрат и Чепрагин шли в некотором отдалении, опережая остальных метров на пятьсот — семьсот, и проводили разведку местности, чтобы в случае опасности успеть предупредить тех, кто двигался сзади: Шумилова, который ковылял, опираясь на трость, Рашида и Илзу. Усманову связали за спиной руки, и теперь он, матерясь: на обоих языках, балансировал, как гимнаст, перебираясь через воронки от снарядов, кочки и лужи, скопившиеся в карьерах слева и справа от дороги. Сержант только усмехался и в особо критические моменты подбадривал чеченца меткими сравнениями с жабой, кузнечиком и прочими представителями животного мира. По голосу Шумилова ясно чувствовалось, что, не будь поблизости Панкрата, он с удовольствием разрядил бы в пузо полевому командиру весь автоматный магазин.

Рашид и Илза шагали по левую руку от сержанта, который старался держаться в трех-четырех метрах позади — так, чтобы хорошо видеть обоих и вовремя среагировать на их любую попытку сбежать или обезоружить его. Собственно, в отношении наемницы у него таких опасений не возникало, хотя какое-то неопределенное чувство время от времени заставляло его поводить стволом автомата, ловя на мушку ее ссутуленную от усталости спину.

Они брели, настороженно вслушиваясь в тишину, разлитую вокруг. Сам воздух, казалось, поглощал все звуки и застывал неподвижно, как студень. Даже дождь, внезапно начавшийся и так же внезапно закончившийся, не произвел никакого шума — просто повисел между небом и землей вуалью бесцветной холодной мороси.

Панкрат и Чепрагин шли молча. Они двигались уже четвертый час, и небо на востоке стало совсем светлым — настолько, насколько это возможно осенью. Суворин рассчитывал, что вскоре они выйдут к блок-посту перед въездом в город. Пока мимо них ни единой машины не проехало. Скорее всего потому, что за их спинами осталась территория, которую еще удерживали боевики, а федеральные войска решили сначала как следует укрепиться в Грозном, отбитом у ваххабитов каких-то четыре месяца назад. Потому ехать по этой дороге из Грозного было некому, а в Грозный — и подавно.

— Что будем делать, Панкрат? — спросил его к концу третьего часа пути до этого молчавший лейтенант. — Как к президенту пробираться?

— Я думаю над этим, — отозвался Суворин, даже не поворачивая головы в его сторону. — И чем больше думаю, тем меньше вариантов.

— А может, мы преувеличиваем возможности Службы? — как-то неуверенно спросил он. — Может, стоит попробовать в открытую?

Панкрат покосился на лейтенанта и криво усмехнулся.

— Петрович, — проникновенно произнес он. — Ну, в самом-то деле.., чья бы корова… Ты где работал? В библиотеке или в СБ?

— Да… — невпопад ответил тот, качнув головой. Впрочем, здесь ответ был не нужен. Каждый из них и так его знал.

Некоторое время они опять шли молча. Потом, совершенно неожиданно для Чепрагина, Суворин остановился и сказал, подняв вверх указательный палец правой руки, словно древнегреческий ментор:

— Мы пойдем в открытую, Петрович — тут ты, конечно же, прав.

Увидев круглые от удивления глаза лейтенанта, Панкрат пояснил:

— Чем стараться от них спрятаться, давая им тем самым возможность разделаться с нами по-тихому, мы сразу же постараемся нашуметь. И в этом нам очень поможет то, что у нас на руках просто фантастический козырь — этот чертов Рашид, который побудет нашим щитом хоть какое-то время.

Теперь уже лейтенант скептически покачал головой. Суворин, пожав плечами, не стал ему возражать, он просто констатировал:

— Честно говоря, Петрович, у нас действительно нет лучшего варианта.

— И худшего — тоже, — мрачно пошутил в ответ Чепрагин.

— Почему же, — хмыкнул Панкрат. — Мы можем броситься под пули президентской охраны — быстрый и надежный способ самоубийства. Можем отправить президенту письмо.., коллективное.

Дорога пошла в гору. Спецназовцы продолжали месить ботинками неопределенного цвета грязь, смешанную с гравием, полотно дороги уже рассыпалось, но не потому, что по ней часто ездили, а оттого, что часто бомбили. То тут, то там стали попадаться воронки всех размеров и форм: от сравнительно мелких, снарядных, до оставленных авиабомбами ям. В них скопилась дождевая вода, цвета той жижи, что чавкала у бойцов под ногами.

Когда спецназовцы поднялись на холм, через который переваливала дорога, внизу, на расстоянии примерно в полтора километра, они увидели серое пятно какого-то небольшого здания, красно-белую черту шлагбаума, два бэтээра и маленькие фигурки людей в зелено-коричневой форме, двигавшихся перед зданием.

Панкрат почувствовал, как быстрее забилось сердце. Их путь почти закончился и вот-вот начнется новый; он был уверен, как говорится, на все сто, в том, что бегство из лагеря боевиков не пойдет ни в какое сравнение с ожидающими их трудностями на своей территории.

— Вот и пришли, — пробормотал Чепрагин. — Ну, кто у нас первейший кандидат на ликвидацию?

— Чеченец, конечно же, — отозвался Панкрат. — Если нам решат заткнуть глотки, то начнут с него. Потом только примутся за нас, и то больше из педантичности, чтобы отработанный материал утилизировать.

Они дождались остальных. Когда подошли Шумилов со своими подопечными, вся пятерка начала спускаться вниз, к блокпосту.

Их, само собой, заметили еще тогда, когда они только-только взобрались на горб холма. Трудно было не заметить двоих спецназовцев, маячивших прямо перед глазами у патруля. Им дали сойти и без эксцессов подпустили на расстояние трехсот метров. Спецназовцы, Илза и окончательно павший духом Рашид стояли перед небольшим строением, сложенным из массивных железобетонных блоков, и Суворин нисколько не сомневался в том, что сейчас их держит на прицеле, как минимум, один, а то и два-три снайпера, готовые при малейшем подозрении открыть огонь. Мало ли, а вдруг они — наемники-смертники, начиненные взрывчаткой фанатики, которым только и нужно, что подобраться поближе к блок-посту и отправить его к Аллаху? Кто мог поручиться, что это не так?

В десяти шагах перед зданием находился шлагбаум, перегораживающий неширокое дорожное полотно. Он был сварен из железных труб и выкрашен в традиционные красно-белые полосы; на нем красовался круглый знак “стоп”, а железные черепахи бронетранспортеров, стоящих позади него, ненавязчиво намекали на возможные последствия в случае несоблюдения этого требования.