– Козлы вонючие! – завопил Банда в мгновенно наступившей в блиндаже тишине. – Охренели, гляжу, вконец! Вы, суки, чего удумали? Жить надоело? Да за нее вас "духи" всех до последнего вырежут!..

Он повернулся к с трудом поднявшемуся и пытавшемуся теперь застегнуть ширинку кадру, который мечтал получить райское наслаждение во рту девушки.

Теперь Банда разглядел его.

– Савельев, бля!

"Эти дембеля меня доконают!"

– Ты что, долболоб, на дизель или на зону захотел? Мало тебе два года Афгана было?! Я тебе устрою! Тебя мама еще долго не увидит!..

Банда обернулся к притихшим бойцам.

– Кто держал? Выйти сюда, – ткнул он, пальцем в пол перед собой.

Несмело, переминаясь с ноги на ногу и боясь поднять глаза, выползли на середину блиндажа четыре придурка, только-только попавшие в Афган.

Они-то и должны были сменить в этом взводе увольнявшихся Грушевского и Савельева.

– Долболобы! Вы хоть понимаете, что вам за групповуху органы отвесят? Рэмбо! Сильными себя почувствовали, целым взводом бабу завалили. Что, с воли давно приехали? По девушкам успели соскучиться?

– Товарищ... – попытался провякать кто-то из них, подымая на Банду свои виноватые глазенки.

– Заткнись!

Банда еле удержался, чтобы в кровь не изметелить эти тупорылые морды.

– Анушидзе! – позвал Бондарович командира второго отделения, шустрого расторопного грузина, на которого всегда можно было положиться.

– Я!

– Грушевскому прибинтовать руку к телу, самого связать и положить на лежак до прибытия на смену третьего взвода. Старшего сержанта Савельева разоружить, забрать ремни, шнурки и посадить под замок в каптерке. Назначить караул по его охране. С этих гусей, – Банда кивнул на четверых "держателей", – глаз не спускать. Оружие пока забрать, выдать только в случае нападения "духов".

Он посмотрел на девушку, сидящую на земле за ящиками, сжавшуюся в комок и тихо плакавшую от боли, страха и унижения.

– Ей дашь пока бушлат прикрыться – и к нам, в наше укрытие. Платье ее должно быть зашито – и старательно зашито! – силами этих придурков, – он снова кивнул на четверку, – через пятнадцать минут. Вопросы?

– Никак нет!

Старлей постоял еще несколько минут, вглядываясь в лица своих притихших бойцов. Ребята не могли выдержать его взгляда и поочередно опускали глаза, натыкаясь на холодный и презрительный блеск в зрачках своего командира.

– Придурки! Скоты вы, вашу мать! Что ли у кого ни мозгов, ни совести нету? Никому противно не стало? Бабу – всем взводом! Гиганты сопливые...

Тьфу! – он с горечью сплюнул себе под ноги. – Глаза б мои вас не видели!..

Резко повернувшись, он вышел на солнце и жадно закурил, стараясь хоть немного успокоиться.

Да, хлопцы, конечно же, устали. Хлебнули всего-всего. Тот же Груша или тот же Савелий два года, от звонка до звонка, прослужили в Афгане. Савельев награжден орденом Красной Звезды, медалью "За отвагу". Два ранения, одно из них из разряда тяжелых. И Грушевский свою "За отвагу" надраил уже, чтобы на дембельский китель повесить...

Да, много хороших ребят, их друзей, отправилось уже на родину в "черных тюльпанах", кто подстреленный в патрулях на улицах Кабула, кто взорвавшийся на мине, ловко замаскированной в легкой мелкой пыли горных дорог, кто сгоревший заживо на глазах товарищей в пылающих бэтээрах...

Да, всем им надоело все это до чертей зеленых.

И психика у них у всех уже сдвинутая, и нервы никудышные, и ненависти к проклятым "духам" хоть отбавляй...

Но так подло насиловать девку!.. За что?! Она-то в чем виновата?..

И главное – что дальше-то делать?

В соседнем полку, поговаривают, был такой случай: оттрахали бабу из кишлака всем взводом, а потом добили и похоронили, чтобы афганцы про то никогда не прознали... Но это ведь только поговаривают, а как там на самом деле было – один Аллах знает. Может, его парни тоже от главного свидетеля подобным же образом избавиться хотели?

Во двор вывели афганку. Платье на ней уже было в порядке, сама она немного успокоилась, и только ее красные заплаканные глаза выдавали то, что с ней только что приключилось.

Здесь, во дворе, на свету Банда рассмотрел, что она была уже далеко не девушкой – на вид ей можно было дать даже лет тридцать пять. Это обстоятельство почему-то немного успокоило старшего лейтенанта.

Он отвел ее к себе и усадил за стол, где взводные все еще резались в свою бесконечную "тысячу".

– А елки-палки! Сашка, это что за явление? – даже привстал от удивления Востряков, командир первого взвода, бойцы которого и натворили, кстати, все эти страсти.

– Твои орлы постарались – трынды им, видишь ли, сильно захотелось. Изнасиловали ее всем взводом.

– Ты что, правда, что ли?

– Я там Грушу немного покалечил. И Савельев под арестом. Сдам, на хрен, в прокуратуру, пусть получат свое под завязку, кони страшные. – Бондарович уже почти успокоился, и своей категоричностью и напускной жестокостью сам себе пытался добавить решительности.

– А е-мое!..

В помещении повисла тяжелая гнетущая тишина. Каждый из офицеров хорошо понимал, в какую паршивую историю они все теперь влипли.

От военных следователей хорошего не жди. Затаскают на допросы, на снятие показаний. Затребуют кучу справок, документов, рапортов. Вынесут какое-нибудь частное определение о неполном служебном соответствии и разгильдяйстве, которые проявились в недостаточном контроле над вверенным подразделением...

С другой стороны, "духи", если прознают про этот случай, взлютуются. Кишлак сразу же перестанет быть "замиренным". Сами "хадовцы", союзнички, так сказать, в злейших врагов превратятся.

Блокпост этот самым проклятым местом станет – ни одного дня покоя не будет.

Опять же – за дела такие от начальства благодарности не жди. Мало того, что органы затрахают, так все поощрения, представления, отпуска – все медным тазом для них накроется...

Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Банда выставил на стол бутылку водки, вскрыл штык-ножом банку говяжьей тушенки, подвинул ее поближе к женщине, положив рядом ложку, и повернул жестянку этикеткой с изображением головы коровы к неожиданной гостье.

– Ешь! Это не свинина, вам, мусульманам, можно, – Бондарович сказал фразу ласково, чтобы она поняла его хотя бы по интонациям голоса.

Затем налил водку в стакан и тоже пододвинул к афганке, но та в ужасе протестующе замахала руками.

– А, елки, забыл! Этого-то продукта тебе твой Аллах не позволяет, – с досады старлей одним махом вылил водку на пол, к общему неудовольствию взводных, дружно потянувших носами запах вылитой жидкости.

– Сашка, на хрена?!

Но Банда только отмахнулся от них.

Женщина несмело взяла ложку, и Бондарович ободряюще ей улыбнулся.

– Ты ешь-ешь, не бойся! Потом ложись, отдохни, – он кивнул на свою койку, знаками, закрыв глаза и ненатурально захрапев, показывая, чего от нее хочет. Затем повернулся к взводным:

– Пошли, пройдемся.

Офицеры поднялись и потянулись к выходу.

– Петр, – остановил Сашка командира второго взвода, лейтенанта Акулика, – ты посиди здесь, с ней, ладно? Поговори с ней спокойно, чтобы не нервничала, не боялась. Постарайся не выпускать ее пока. Пусть успокоится. Я кое-что придумал – так вдруг получится...

– Конечно, посижу. А вы куда?

– Да пойдем с архаровцами востряковскими разбираться. Надо же что-то делать.

Они с Востряковым направились к блиндажу.

У дверей каптерки с автоматом на плече, охраняя Савельева, маячил кто-то из новобранцев. Сашка про себя посетовал, что никак не может запомнить их имена, а ведь ребята уже по неделе в его роте. Ну ничего, в первом же нормальном бою все запомнится само собой.

Они вошли в блиндаж, всматриваясь в его холодную темноту – сразу с солнца разглядеть здесь что-либо в подробностях было невозможно. Наконец увидели – в самом углу, на почетном дембельском месте, лежал, скорбно прикрыв глаза, связанный Грушевский.