Там все было спокойно: диктор объявлял посадку на очередной рейс, слышались приглушенные шаги по лестнице и голоса людей, ходивших по вестибюлю.
— Так, — сказал Борис Иванович, возвращаясь к столу и извлекая из-под него полумертвого от ужаса лейтенанта, — теперь твоя очередь, ворошиловский стрелок. Расскажи-ка, кто это тебя научил людям в спину стрелять?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — стараясь держаться с достоинством, ответил Углов. Держаться С достоинством было трудновато: ноги не касались пола, а рубашка, вместе с кителем заграбастанная огромными ручищами Комбата, задралась чуть ли не до самой шеи.
— Не понимаешь? — удивился Комбат. — Я вреде по-русски спрашиваю...
Тон у него был спокойный и рассудительный, и Углов был очень напуган, обнаружив, что уже не висит в нескольких сантиметрах от пола, поднятый за грудки своим здоровенным мучителем, а летит, пересекая помещение по диагонали. Его полет завершился на диванчике для посетителей. Диванчик коротко затрещал и осел на одну ногу, а лейтенант испуганно вскрикнул.
— Раз ты не понимаешь русского языка, — продолжал Комбат, вынимая из кармана пистолет лейтенанта, — придется прочистить тебе мозги. Может быть, в твоей голове не хватает металла и ты поэтому так туго соображаешь?
Взведенный курок сухо щелкнул, и лейтенант Углов вдруг с предельной ясностью понял, что из-за маниакальной страсти Шестакова к битью морд они влипли в какую-то жуткую, совершенно темную шпионскую историю и что усатый тип в кожаной куртке — контрразведчик или что-то вроде этого.., так же, наверное, как и его предшественник с баулами. Тот прикидывался потерпевшим, этот — пьяным, но оба они, вероятнее всего, охотились за чемоданом мертвого майора. Предположение это, столь же гениальное, сколь и ошибочное, заставило Углова содрогнуться всем телом. Теперь он точно знал цену украденного им кейса и готов был принять ее не торгуясь. Кейс в обмен на жизнь — именно так стоял вопрос в понимании лейтенанта Углова, и он не колебался ни секунды, принимая решение.
— Нет! — горячо, но тихо, чтобы не услышали снаружи, воскликнул он, глядя в черный пустой зрачок собственного табельного пистолета, который привык воспринимать как обыкновенную деталь форменной одежды, этакий слегка обременительный, но необходимый аксессуар. — Не стреляйте! Я все объясню. Я отдам чемодан, не стреляйте! Понимаете, это все Шестаков, — он кивнул в сторону отдыхавшего у стены сержанта. — Все произошло случайно, никто не хотел неприятностей...
— Погоди, — удивился Комбат, — про какой чемодан ты толкуешь? Ты что, еще и чемоданы крадешь?
При чем тут какой-то чемодан?
— Ну как же! — воскликнул Углов, до слез огорченный тем, что собеседник не оценил лейтенантский жест доброй воли. — Кейс с материалами... Кассеты, фотокопии, дискета для компьютера... Ведь вы же за этим пришли, разве нет?
— Я пришел, чтобы объяснить тебе, сопляк, что в людей стрелять нехорошо, — сказал Комбат, продолжая держать убийцу в мундире на мушке и пытаясь сообразить, что должен означать этот чемоданный бред. Неужели Бурлаков вез какие-то кассеты? Может быть, он и в Москву приехал ради этого, а дружеская встреча — только предлог? Да нет же, решил он, не может этого быть. Не такой человек Григорий, чтобы впутываться в темные делишки, да еще и прикрываться при этом боевыми друзьями...
Тут до него вдруг дошло, что чемодан, о котором талдычил этот мозгляк в лейтенантских погонах, принадлежал скорее всего тому самому эфэсбэшнику, который и сейчас, наверное, лежал на свалке, упакованный в черную полиэтиленовую пленку, как дохлая собака. «Так оно и есть, — подумал Борис Иванович, — но вот вопрос: что мне теперь со всем этим делать?»
Он испытывал сильнейшее желание держаться подальше от закулисных игр, в которые, между прочим за народные деньги, с таким увлечением играли вчерашние чекисты. Более того, неприятностей с чекистами ему сейчас хватало и без каких-то подозрительных чемоданов, но оставлять кейс в руках этого недоумка почему-то не хотелось. Кто знает, что там, в этом кейсе? Рано или поздно за его содержимым придут, и, вполне возможно, это обернется большими неприятностями для всей страны, у которой, как и у Бориса Ивановича Рублева, этих неприятностей пруд пруди.
Стране было не до бывшего командира десантно-штурмового батальона, но Комбат никогда не был чересчур обидчив, а привычка без раздумий становиться на защиту интересов страны давно стала для него такой же само собой разумеющейся, как дыхание.
«Придется взять этот сундук, — подумал Комбат, — посмотреть, что там к чему. Посоветуемся с Андрюхой и решим, кому отдать. Может, там ничего особенного и нет и не из-за чего огород городить. А если есть... В общем, разберемся.»
Он тяжело вздохнул. Больше всего ему хотелось взять пистолет, который сейчас был у него в руке, и засунуть его товарищу лейтенанту в задний проход — желательно, поперек. Не убивать же его, в самом деле... Вместо этого он шевельнул стволом пистолета и устало сказал:
— Ладно, рассказывай. Рассказывай по порядку, как дело было, куда спрятал кейс и зачем ты в него лазил руками своими загребущими... Давай говори, только покороче.
Лейтенант изложил слегка подредактированную версию событий, не став, разумеется, упоминать о том, что носил кейс домой и просматривал кассеты.
— И все-то ты врешь, — выслушав его, со вздохом сказал Комбат. — Ведь врешь же, по глазам твоим поросячьим вижу.
— Что вы! — горячо возмутился Углов. — Как можно...
— Эх ты, ментяра, — снова вздохнул Борис Иванович. — В милицейскую школу небось пошел, чтобы от армии откосить? Ладно, пошли в твою камеру хранения.
Он подобрал валявшиеся на полу пистолеты сержантов и двинулся было к двери, но тут под столом ожила сброшенная на пол портативная рация. Один из патрулировавших аэропорт нарядов вызывал лейтенанта.
— Ответь, — приказал Борис Иванович. — Только не вздумай хулиганить, голову оторву.
Кряхтя и болезненно морщась, Углов встал с диванчика, дотянулся до рации и коротко переговорил со своими людьми, ни словом не упомянув о том, что попал в передрягу. Ему и в голову не пришло позвать на помощь: он был уверен, что имеет дело с офицером контрразведки, и не желал осложнять свое и без тоге бедственное положение.
Рука об руку они покинули дежурку. Уходя, лейтенант запер дверь на ключ, чтобы кто-нибудь случайно не побеспокоил отдыхавших на полу сержантов. Шагая рядом с ним к автоматическим камерам хранения, Борис Иванович с неудовольствием думал о множестве предстоящих хлопот и неприятностей.
Он ехал сюда просто набить парочку морд, а вместо этого впутался в очередную историю, финал которой представлялся весьма и весьма сомнительным. То есть морды-то он набил, но человек, стрелявший в Бурлакова, целый и невредимый семенил рядом, с собачьей преданностью заглядывая в глаза, и Комбат уже точно знал, что не станет сворачивать подонку шею, как намеревался вначале. Убить или покалечить человека можно в бою, в кровавой драке на взаимное уничтожение, а мараться об этого жалкого слизняка, готового на любое унижение ради спасения своей драгоценной шкуры, Комбату не хотелось. "И потом, — рассудил он, — этот типчик все равно свое получит.
Вот придут хозяева за кейсом, а его-то и нет... Другой бы, возможно, и вывернулся, но для этого ум нужен, а у этого мусора ничего не осталось, кроме полных штанов... Замочат они его, — с брезгливой жалостью подумал Борис Иванович, косясь на своего невольного попутчика. — Шлепнут мимоходом, перешагнут и пойдут дальше. Погоны надел... Мусор — он и есть мусор. Из-за таких, как он и этот его рябой сержант, у нас милицию и не любят. И никакое кино тут не поможет, никакие книги, никакие газеты. Кино — это хорошо, но люди привыкли верить собственным глазам.., и бокам, между прочим."
Они расстались в полутемном прохладном лабиринте, стенами которого служили казавшиеся бесконечными ряды ячеек автоматических камер хранения. Углов торопливо вскрыл ячейку и услужливо приподнял крышку кейса, давая Комбату возможность заглянуть внутрь. Комбат бросил равнодушный взгляд на содержимое чемодана и захлопнул крышку, едва не отдавив лейтенанту пальцы.
