Потом огонь взметнулся над стеной, перепрыгнул через ров и унесся в поля рядом с Даннвудом.

Постепенно, как будто издалека, Габорн снова стал слышать звуки сражения; сейчас в воздухе призывно трубил рог — воины отца готовились к отступлению. Сердце принца колотилось так громко, что на протяжении некоторого времени он не слышал других звуков.

Элементаль неслась над полями, взрезая туман. И в ее свете — точно при вспышке молнии — Габорн увидел, как три всадника яростно сражались с нелюдьми, обрушивая на них удары боевых топоров.

И тут же эти воины вспыхнули, точно факелы. Элементаль неслась над равниной, жадно набрасываясь на сухую траву, деревья и людей. Казалось, сознание полностью покинуло ее, растворение личности Пламяплета завершилось, и теперь это была просто огромная река пламени, хлынувшая на поля.

У Габорна заныло сердце. Когда элементаль прикоснулась к Рован, у него возникло ощущение, как будто она пронзила и его тоже. Теперь с полей доносились крики отчаяния, сливаясь с воплями умирающих и раненых здесь, в замке Сильварреста. Перед внутренним взором Габорна все время маячило лицо Рован, ее последний взгляд, исполненный невыразимого страдания и… Да, это был взгляд человека, которого предали.

Сейчас он не мог бы с уверенностью сказать, к добру или к худу убил женщину-Пламяплета. Он сделал это под влиянием порыва, почти рефлекторно; и, казалось, поступил правильно, да вот только даже и помыслить не мог, чем все кончится.

Теперь, когда в полях бушевала стена огня, Радж Ахтен не мог выйти из замка Сильварреста, не мог послать своих людей сражаться.

Может быть, это как раз то, что позволит моим людям спастись, подумал Габорн.

А может быть, и нет. Скольких воинов его отца сожрало пламя? На этот вопрос у него не было ответа. Оставалось лишь надеяться, что, увидев издалека яростный огонь, хлынувший через городские стены, большинство его людей успели сбежать под прикрытием тумана.

В замке уже погибли и сейчас продолжали умирать люди. Дюжины, может быть, сотни воинов Радж Ахтена убило пламя. Опускная решетка Королевских Ворот превратилась в пепел.

Одним-единственным взмахом своего меча Габорн практически лишил замок его защиты.

Если бы отец атаковал врага сейчас, он смог бы проникнуть в замок.

Габорн заметил крошечную фигуру на Внешней Стене. Человек в вороненой кольчуге, с белыми перьями на шлеме смотрел на бушевавшее в полях пламя.

Сжимая в руке длинную рукоятку боевого молота, он закричал голосом тысяч обделенных им людей, голосом, который прокатился по полям и улицам города, отражаясь от дворцовых стен:

— Менделлас Дракен Ордин! Я убью тебя и все твое семя!

Спрыгнув с лестницы, Габорн, торопясь укрыться, бросился в ближайший проулок.

Боринсон скакал, удаляясь от Тор Холлик и полностью углубившись в свои мысли. И думал он не о предстоящей битве, а о Мирриме, женщине, с которой обручился в Баннисфере. Два дня назад он доставил ее с сестрами и матерью домой, надеясь, что здесь до них не доберутся головорезы Радж Ахтена, которые рыскали по всей стране.

Миррима отнеслась к нападению спокойно, не теряя присутствия духа. Как раз такая жена требуется воину.

Проведя наедине с этой женщиной всего несколько часов, Боринсон каким-то образом умудрился глубоко и безоглядно влюбиться; чувство, как говорится, захватило его с головой. И дело было не только в ее красоте, которой он, тем не менее, отдавал должное. Ему нравилось в ней все. Расчетливость и хитрость, хваткая натура, неприкрытое желание, вспыхивающее в прекрасных глазах, когда они бок о бок скакали на ферму, где жила ее мать.

Повернув головку и с притворно простодушным выражением темных глаз улыбаясь ему, она спросила:

— Сэр Боринсон, вы ведь наверняка обладаете дарами жизнестойкости?

— У меня их десять, — похвастался он. Миррима приподняла темную бровь.

— Интересно… Говорят, что воин, обладающий высокой жизнестойкостью, никогда не умрет от боевых ран. Но мне также приходилось слышать, будто во время брачной ночи в постели он нередко способен и на другие подвиги. Это правда?

Боринсон не знал, что и сказать. Ему никогда даже не снилось, что такая восхитительная женщина станет откровенно расспрашивать его о том, насколько он хорош в постели. Прежде чем он сумел выдавить из себя ответ, она сказала:

— Мне нравится, как вы краснеете. Вам это к лицу. Тут уж он вовсе залился краской и был несказанно рад, когда она отвернулась.

Боринсон не раз пытался представить себе, как это будет, когда он, в конце концов, влюбится. Но то, что с ним происходило сейчас, было ни на что не похоже. Он ведь не какой-нибудь ошалевший от лунного света молоденький бычок, своим мычанием призывающий в ночи телку. Его чувство было… правильным, это ощущение пронизывало его до самого мозга костей.

До него дошло, что он влюбился, еще по дороге к королю Ордину, когда он скакал, чтобы предупредить того о готовящемся вторжении. Боринсон мчался во весь опор и в какой-то момент увидел на обочине дороги трех очень миленьких девушек, которые собирали ягоды. Одна из них игриво улыбнулась ему. Однако он тогда полностью погрузился в свои мысли о Мирриме и, только проскакав около десяти миль, осознал, что не улыбнулся в ответ.

Словно наваждение какое-то.

Сейчас, по дороге к замку Сильварреста, он сказал себе: «Чем быстрее кончится эта война, тем быстрее я смогу вернуться к ней». И выкинул мысли о Мирриме из головы.

Еще довольно далеко от замка отряд Боринсона начал натыкаться на разведчиков Радж Ахтена, шныряющих вдоль дороги группами по пять-десять человек. Его рыцари из числа самых проворных с удовольствием убивали их, в то время как сам Боринсон обдумывал план нападения на нелюдей.

Неподалеку от замка он остановился на берегу реки Вай и открыл флакон с туманом, который дал ему король Ордин. И с трудом удержал его, когда содержимое флакона начало яростно вырываться наружу.

Открывая флакон над водой, Боринсон тем самым удваивал количество тумана, которое получил бы в других условиях. Поэтому он опустошил флакон только наполовину.