Затем, так же медленно, щупальца начали отступать.

— Не гневайтесь на меня, — прошептал Габорн деревьям, когда, наконец, нашел в себе силы заговорить. —

Ваши враги — мои враги. Пропустите меня, чтобы я мог победить их.

Прошло еще несколько томительных долгих секунд, и тяжесть вокруг него стала ослабевать. Но принц все еще пребывал в мечтательной дреме, хотя при своей выносливости практически не нуждался в сне. Он думал о том, что привело его на север. О желании увидеть Иом Сильварреста.

В прошлом году, повинуясь неодолимому зову, Габорн тайно приехал в Гередон на осеннюю охоту, чтобы в полной мере оценить принцессу. Его отец каждый год являлся туда на Хостенфест. Примерно шестнадцать столетий тому назад Гередон Сильварреста сразил в Даннвуде копьем страшного мага-опустошителя. В память о этом событии ежегодно по осени отмечался великий праздник. В Месяц Урожая лорды Гередона съезжались в Даннвуд, где охотились на гигантских вепрей. Охотились с копьями, используя те же боевые навыки, что и в битвах с Опустошителями.

Габорн прибыл на охоту в свите своего отца, под видом простого оруженосца. Разумеется, все отцовские воины прекрасно знали, кто он таков, но ни один не осмеливался открыто произнести его имя. Даже король

Сильварреста, хотя и заметил Габорна, продолжал делать вид, будто ничего не знает. Прекрасные манеры не позволяли ему заговорить с принцем, пока тот сам не решится открыться.

Что же до гередонцев, не знавших Габорна в лицо, то никто из них не мог распознать наследного принца в усердном оруженосце, помогавшем рыцарям облачаться в турнирные доспехи, без устали ухаживавшем за лошадьми и чинившем амуницию. Свою роль Габорн сыграл неплохо: всю неделю, пока продолжалась охота, он даже спал в конюшне. В Пиршественном Зале, за торжественным обедом, знаменовавшим собой окончание празднества, Габорн, как и подобает оруженосцу, сидел на нижнем конце стола, подальше от королей, рыцарей и знати. Разинув рот, юноша глазел по сторонам с видом простака, впервые оказавшегося в обществе стольких важных господ, да еще и чужеземного государя.

Со своего места Габорн мог без помех разглядывать Иом — красавицу с безупречной кожей, великолепными темными волосами и такими же темными, глубокими и живыми глазами. Он был наслышан о красоте принцессы, причем многие рассказы свидетельствовали о том, что душа девушки не менее прекрасна, чем ее лицо.

Габорн получил отменное воспитание, но на том пиру впервые познакомился с придворным этикетом Гередона, Кое-что показалось ему необычным. В Мистаррии для омовения рук перед трапезой подавали чашу с холодной водой, тогда как здесь, на севере, гости ополаскивали лицо и руки горячей, такой, что от нее поднимался пар. Чтобы обсушить руки, в Мистаррии их попросту вытирали о тунику, а в Гередоне гостям подавали плотные полотенца. Уже потом, на пиру, их клали на колени, чтобы можно было обтереть жир или высморкаться.

На Юге на столы клали маленькие тупые ножи и такие же вилки: мера предосторожности на случай, если завяжется драка. При дворе Сильварреста каждый гость пользовался собственным ножом и вилкой.

Но, пожалуй, самое неприятное отличие касалось собак. Габорн привык к тому, что на пирах кости швыряли назад через правое плечо, чтобы их могли обглодать псы.

Здесь, в Пиршественном Зале, собак вообще не было. Кости оставались на тарелках до тех пор, пока слуги не меняли блюда. Неприглядный обычай, отдающий варварством.

Приметил Габорн и еще одну странность. Поначалу он решил, будто это еще один местный обычай, но приглядевшись понял, что таким манером ведет себя одна лишь Иом. При всех известных ему дворах слугам, подававшим на стол, не разрешалось есть до тех пор, покуда король и его гости не закончат трапезу. Пиры, как правило, начинались в полдень и затягивались надолго, ибо между переменами блюд гостей услаждали своим искусством менестрели и потешали, стараясь перещеголять друг друга забавными выходками, шуты. В результате слуги оставались голодными до самой полуночи.

Прислуживали на пирах дети. Пока лорды и леди обедали, им только и оставалось, что с завистью поглядывать на пудинги и каплунов.

Габорн не преминул очистить свою тарелку, выказывая уважение к столу хозяина, но, заметив что Иом оставляет на каждом блюде пару кусочков, призадумался, уж не оплошал ли он по части этикета. Принц пригляделся повнимательнее. Прислуживала Иом девочка лет девяти, по глазенкам которой можно было прочесть все се желания.

Принцесса улыбалась и благодарила девчушку так, словно та была не простой служанкой, а вызвавшейся оказать ей услугу леди. При этом Иом всматривалась в детское личико, прикидывая, насколько вкусным казалось девочке то или иное блюдо. Когда той что-либо нравилось, принцесса оставляла несколько кусочков и служаночка прибирала их с тарелки, направляясь на кухню.

Так, Иом почти не притронулась к фаршированной куропатке в апельсиновом соусе, но зато съела целую тарелку холодной капусты с пряностями, словно то был самый изысканий деликатес.

Лишь когда подали четвертое блюдо, Габорн обратил внимание на прислуживавшего ему мальчонку лет четырех, вес больше бледневшего при мысли о том, что ему, скорее всего, не есть до самой полуночи.

Поэтому, когда тот принес поднос с тушеной в вине говядиной, луком шалот и грецкими орехами, принц жестом приказал ему унести блюдо, чтобы ребенок мог отведать мяса, пока оно еще теплое.

К удивлению Габорна, его поступок не укрылся от внимания короля. Сильварреста уставился на него, и принц почувствовал неловкость, словно выказал себя невежей. Иом не заметила ни оплошности Габорна, ни реакции отца. Не прошло и пяти секунд, как она снова оставила служанке несколько лакомых кусков, но тут Сильварреста, задумчиво жевавший говядину, поднял на нее глаза и спросил.

— Дочь моя, неужто это блюдо оказалось таким невкусным? Если так, я прикажу кликнуть сюда поваров, и высечь их за недостаток усердия. Принцесса вспыхнула, смущенная этой шуткой.

— Я… о нет, мой лорд, все было очень вкусно. Боюсь, что я несколько переела. Но повара… они заслуживают награды, а не наказания.