— А вчера вечером? Вы с комиссаром Корралесом больше ничего интересного не выяснили? В Кейптаун не звонили?

— Какой Кейптаун! — снова зевнул Пепе. — Вчера было слишком поздно, а сегодня слишком рано, да и не станем мы звонить в Южную Африку. Вот если бы это был Лондон…

— А какая разница? — удивилась я.

— Родни Вэнс — англичанин, — пояснил инспектор. — При малейшем подозрении, что убийство связано с событиями, происходившими у него на родине, мы можем связаться с английской полицией и частично расследовать преступление на территории Англии. Вот если бы Кейптаун находился в Англии, а не в Африке, мы бы попросили английских коллег выяснить, с кем и о чем разговаривал Вэнс. Испания — это тебе не Соединенные Штаты. У полицейского управления бюджет более чем скудный. Мало ли с кем и когда Родни разговаривал! Думаешь, мы теперь станем трезвонить по всем континентам? Если мы начнем тратить кучу денег на звонки по всему миру из-за каждого английского утопленника, Испания вскоре пойдет ко дну.

— Все понятно, — вздохнула я. — А как у Примитиве идут дела с мумией?

— Пока никак.

— Как ты думаешь, он не станет возражать, если я поговорю с ограбленным старичком? Я еще ни разу в жизни не встречалась с владельцем инопланетной мумии.

— С чего ему вдруг возражать? Если хочешь, можешь сделать это даже сегодня. Только я бы на твоем месте не рисковал. Старик способен заболтать тебя до смерти.

— Ничего, если станет совсем невмоготу, я сбегу под каким-нибудь предлогом.

— Тогда подъезжай часам к десяти-одиннадцати в комиссариат полиции Ситжеса. Я договорюсь с Примитиве, и он подкинет тебя к Дидье. Этого старичка зовут Дидье Лермит. Он француз по происхождению, но свободно говорит по-испански.

— Спасибо, — сказала я. — Обязательно приеду.

— Ты что, уже терзаешь Пепе с утра пораньше? — ухмыльнулся Марио.

Увлекшись разговором с полицейским, я даже не заметила, как он вошел в комнату.

— Съездишь со мной в Ситжес? Я хочу навестить старичка, у которого украли мумию пришельца.

— А на работу за меня инопланетянин пойдет?

— Ой, извини, я забыла, что ты сегодня работаешь.

— Иногда после общения с тобой у меня возникает подозрение, что в русском языке вообще отсутствует слово “работа”, — заметил Эстевез.

— Меня это не удивляет. Если верить вашим газетам, любой русский, не принадлежащий к мафии, непременно является или проституткой, или агентом КГБ, — усмехнулась я.

Прикинув, что в Кейптауне должно быть уже около девяти утра, я подошла к телефону и набрала номер, по которому звонил Родни. Включившийся автоответчик произнес нечто совершенно неудобоваримое. Я решила, что это должен быть африкаанс — язык буров — своеобразная архаическая форма голландского наречия XVII века, принятая в Южной Африке в качестве официального государственного языка.

— Здравствуйте, — сказала я по-английски, услышав длинный гудок, после которого следовало оставить сообщение. — Меня зовут Ирина. Я подруга Родни Вэнса. Мне очень нужно поговорить с вами. Дело в том, что с Родни случилось несчастье. Я перезвоню вам сегодня вечером… В трубке послышался громкий щелчок.

— Что? С Родни случилось несчастье? Я вас правильно поняла? — раздался взволнованный женский голос. По-английски женщина говорила с непривычным для меня акцентом.

— К сожалению, — подтвердила я. — Простите, как вас зовут? Это вам Родни звонил на прошлой неделе в четверг?

— Что с ним?

— К несчастью, все обстоит довольно плохо. — Я попыталась смягчить удар.

— Кто вы такая? Откуда вы знаете, что он говорил со мной? Вы его любовница?

— Нет, уверяю вас. Всего лишь знакомая. У нас были чисто дружеские отношения…

— Он жив?

— К сожалению…

— Так жив он или нет? — нетерпеливо перебила меня женщина.

— Умер.

— Несчастный случай?

— Убийство.

— О, господи! — всхлипнула женщина. — Я прямо как чувствовала! Я же предупреждала его! — О чем вы его предупреждали?

— Ни о чем. Я ничего не знаю. Пожалуйста, больше не звоните мне. Оставьте меня в покое.

В трубке запищали короткие гудки.

Выждав несколько минут, я снова набрала тот же номер. На этот раз к телефону вообще никто не подошел. Даже автоответчик не включился.

Некоторое время я размышляла, как следует зазывать женщину бурского происхождения — буркой” или “бурячкой”. Слово “бурка” звучало как-то странновато, “бурячка” также вызывало Несколько сомнительные ассоциации. К сожалению, в книгах об англо-бурской войне, которые я витала, речь шла преимущественно о мужчинах, поэтому как называют женщин-буров, я не имела ни малейшего представления.

Не пожелавшая со мной разговаривать бурка-бурячка явно что-то знала. Скорее всего она была одной из кормящих любовниц Родни. Меня она, похоже, тоже приняла за любовницу, так что перезванивать было бесполезно. Во-первых, она ревнует, а во-вторых, чего-то боится. По телефону она мне уж точно ничего не скажет. Может, натравить на бурячку полицию? Но ведь Пепе четко и ясно объяснил, что Южная Африка — не Лондон, а у полицейского управления нет денег да дорогущие международные звонки.

А что, если?..

Со вздохом прогнав заманчивую мысль, я отправилась на кухню готовить завтрак.

Поскольку подбить Марио на совместное посещение старичка с мумией не удалось, до Ситжеса мне пришлось добираться на электричке.

В связи с будним днем народу было немного, и я удобно устроилась у окна со стороны моря. В вагоне, как всегда, негромко играла классическая музыка. Лично я бы предпочла какой-нибудь бодренький латиноамериканский мотивчик, но руководство железной дороги твердо решило придерживаться классики, причем весьма своеобразной классики.

После того, как однажды, собираясь лететь в Россию, я прокатилась на электричке до аэропорта под драматический аккомпанемент траурного марша Шопена, добираться до аэровокзала я стала исключительно на такси.

Итак, под потолком вагона нудно, навязчиво и пронзительно пиликали скрипочки, за окнами проносились жмущиеся друг к другу, как грязные перепуганные овечки, облезлые дома барселонских предместий, а я с неприличным любопытством разглядывала мужчину, сидящего лицом ко мне на скамейке с другой стороны вагона.

Несмотря на то что смуглый и мускулистый красавец в расстегнутой на груди рубашке запросто мог получить первый приз на конкурсе настоящих андалузских мачоте, причиной того, что я пялилась на него, как на икону, была отнюдь не экзотическая южная красота, тем более что верхнюю губу андалузца украшали густые черные усы, а к усатым мужчинам я всегда относилась с подозрением.

О нездоровой страсти андалузцев, цыган и латиноамериканцев к золотым украшениям я уже была наслышана. Мне доводилось встречать в метро андалузских нищих, которые, выпрашивая подаяние ради умирающих от голода детей, даже в интересах дела не могли расстаться с дорогими их сердцу драгоценностями и, протягивая пассажирам пластмассовый стаканчик для милостыни, сверкали золотыми перстнями, браслетами и цепями почище отечественных “братков”.

Сидящий недалеко от меня усатый мачо напоминал витрину небольшой ювелирной лавки. Его грудь украшал распростерший крылья золотой орел размером с небольшое чайное блюдце. Удерживающая орла цепь была настолько массивной, что запросто сгодилась бы на то, чтобы поднимать якорь небольшой парусной лодки. Помимо орла андалузец дополнительно нацепил себе на шею более тонкую цепочку с шестью золотыми образками святых и Девы Марии, золотой подковой и крестом. Довершали картину тяжелые бусы из резной кости то ли марокканского, то ли индийского производства, пара золотых браслетов, золотые часы и пяток здоровенных сверкающих перстней.

Красавец с орлом и сам сиял, как начищенный пятак. Было очевидно, что он необычайно горд и доволен как собой, так и своими спутниками. Рядом с мужчиной крутился на сиденье бойкий мальчонка лет одиннадцати, а сидящая напротив жена вела беседу по сотовому телефону. Она говорила нарочито громко, так что вскоре весь вагон был в курсе того, что достойное семейство андалузских крестьян-оливководов едет в гости к своим живущим под Барселоной приятелям — перебравшимся жить в Каталонию бывшим крестьянам-оливководам.