— В крематорий? Нет… — Старуха даже поморщилась. — Сюда мамаша его приезжала, совала всем деньги, распоряжалась, видно, что тоже буржуйка! Повезли на кладбище!

Уборщица, которая Викиного мужа и в глаза не видела и только распространяла слухи о нем, конечно, не могла отказать себе в удовольствии поглазеть на него, хотя бы и мертвого. Она рассказала Шредеру, как ходила в морг, когда там проводилось, опознание трупа.

— Его опознала жена, — тараторила она, не давая немцу вставить слово. — Как откинули с него простыню, Петрова вся затряслась, побледнела, закричала: «Это он! Леша! Лешенька! Что ж с тобой сделалось!» — и упала в обморок. Тут же милиция стоит, понятые, Петрову валерьянкой отпаивают…

— Вы лично видели этот труп? — спросил наконец Шредер.

— Вот как вас сейчас! Весь разбит, окровавлен, живого места нет…

— Как — живого места нет? — ужаснулся Шредер. — И живот пропорот?

Старуха на несколько секунд задумалась.

— Нет, живот вроде был цел… — Шредер облегченно вздохнул. — Но все лицо разбито до того, что нельзя узнать человека. И в груди вмятина…

— Бедная Вика! — притворно опечалился Шредер. — Так, говорите, в груди вмятина, а живот цел?

— Цел, цел живот, и ноги целы, вообще весь низ туловища уцелел, а верхняя часть разбита.

— Это хорошо… То есть, тьфу, бедный Алексей! Это ужасно!

— Как хотите, но я так думаю, что его Бог наказал. Они квартиру купили в рассрочку трехкомнатную, в богатом доме, сам за границу ездил чуть не каждый месяц. Жене изменял вовсю. Но и она-то, не будь дура, тоже водила его за нос…

И старуха пустилась в многословный рассказ о Викином хахале — морговском санитаре Бутыкине и о ее отлучках к нему во время дежурства, за что она не раз получала выговоры от главврача.

— Так вы точно знаете, что его не отвозили в крематорий? — перебил ее Шредер.

— Она ведь, скаредная баба, хотела его сжечь, потому что так дешевле выйдет, но мамаша его не дала. На кладбище повезли хоронить!

— Славная у Алексея мамаша! А на каком кладбище его похоронили, вы случайно не в курсе?

— В курсе, милый, отчего же. Под Москвой его хоронили, в Ромашкове. Там кладбище есть большое…

— В Ромашкове? — Искатель алмаза достал записную книжку. — Это точно?

— Точно, я случайно ее разговор по телефону услышала, она договаривалась с его мамашей насчет похорон…

Шредер взглянул на запястье.

— Пятый час! Извините. Мне надо срочно ехать…

Надобность в свидании с вдовой теперь отпадала. Лишний раз «светиться» незачем. Чем меньше народу будет знать «о прибалтийском родственнике», тем лучше.

Выбежав из больницы, немец бросился останавливать попутку. Машины подъезжали и уносились прочь: за город ехать никто не хотел. Лишь через полчаса он уговорил какого-то таксиста съездить в Ромашково за двести тысяч.

По дороге Шредер попросил остановиться у магазина, где продают садово-огородный инвентарь, и купил небольшую штыковую лопату. К самому кладбищу он подъезжать не стал, высадился метрах в пятистах от ворот. К ним вела утрамбованная колея. Пройдя немного и убедившись, что вокруг никого нет, немец свернул к обочине и спрятал лопату под кустом.

Перед воротами, справа, стояло маленькое деревянное здание, на двери которого чернела таблица с надписью: «Администрация кладбища». Шредер постучал. Никто не ответил. Дверь была незаперта, и он вошел.

Поскольку день подходил к концу, никого из начальства уже не было. В конторе находились только двое кладбищенских рабочих — Кондратьев и Заливако. Как всегда в конце дня, оба были основательно выпивши. Кондратьев лежал на скамейке, норовя сползти на пол, и что-то неразборчиво мычал. Заливако, которого водка брала меньше, пытался поставить его на ноги.

— Вам чего, гражданин? — спросил он, хмуро посмотрев на вошедшего.

— Мне надо найти могилу.

— Никого нету. Завтра приходите.

— Завтра я уезжаю. Мне сегодня надо с братом родным попрощаться, понимаете? Сегодня! Я только утром узнал, что он погиб!

— Ничем не могу помочь. Обратитесь в абдм… амдм… в амсрацию кладбища!

— Хорошо. В таком случае — где она, эта администрация?

— Я же вам объясняю: никого нету! Кондратьев снова замычал и начал валиться на пол. Заливако подхватил его под мышки.

— А вы не можете мне помочь?

— Мы — рабочие, — ответил Заливако грубо. — А ты бы, мужик, еще бы позже пришел! Восьмой час уже!

Он мутными глазами смотрел на Шредера и беззвучно ругался. Его землистого оттенка лицо заросло двухдневной щетиной, под вздернутой «заячьей» губой торчал желтый зуб.

Брезгливо принюхиваясь к запаху сивухи, Шредер приблизился и достал из бумажника две десятидолларовые купюры.

— Знаешь, что это такое? — Он поднес их к самым глазам Заливако. — Получишь еще пятьдесят баксов, если сегодня покажешь мне могилу.

Рабочий отпустил своего пьяного товарища и взял деньги. С минуту он рассматривал их, даже поднимал на свет.

— Пятьдесят говоришь, дашь?

— Дам, если поторопишься.

— Ладно… — Заливако убрал деньги в карман и подошел к столу. — Как, стало быть, фамилия брата?

— Петров. Алексей Петров. Он похоронен недавно…

— А точнее? — Заливако уселся за стол и достал из ящика амбарную книгу.

— Точно не знаю, но недавно. Неделю или две назад.

— Петров… Петров… — Могильщик дрожащими пальцами переворачивал страницы и, прищуриваясь, вглядывался в строчки. — А, вот. Есть такой. Петров, Алексей Михайлович… Пятнадцатого июля… Скончался девятого седьмого девяносто шестого…

— Это он! Он! — Шредер выхватил у него книгу. Напротив фамилии «Петров» стояли даты рождения и смерти. Покойнику было двадцать шесть лет, почти двадцать семь!

Немец вперился глазами в Заливако.

— Разыщи мне его. Пятьдесят баксов плачу!

— Да мы с Валентином его и хоронили, и могилку копали. Пойдем, командир, покажу, где это, коль тебе невтерпеж…

— Пошли!

Заливако усадил пьяного Кондратьева поудобнее.

— Слышь, Валентин! — закричал он ему на ухо. — Я через полчасика приду! Не уходи никуда, а то опять до дома не дойдешь!

Шредер нетерпеливо толкнул его в плечо:

— Не уйдет, не бойся. Потопали!

На кладбище сгущались вечерние тени. Солнце догорало где-то за сосновым лесом, начинавшимся сразу за кладбищенским забором. Тускло серебрились кресты и решетки оград. Вокруг не видно было ни одной живой души.

— Мы могилы сейчас копаем вон там, — махнул рукой Заливако. — Tам еще место есть. Значит, и вашего брата в той стороне похоронили. Хотя и в другом месте тоже могли…

Нетвердой походкой могильщик шел по узкой дорожке между оградами. Шредер следовал за ним.

— В другом месте — это где? — спросил он.

— Да где придется. Мы иногда ходим, смотрим… Если когда увидим — старая могила, ни памятника, ничего нет, так считаем ее как пустое место…

— А брата ты не на таком же пустом месте закопал?

— Нет, не должен… Да ты не волнуйся, командир, будет тебе могила в лучшем виде. Я помню, к ней еще крест заказывали с надписью…

— Какой крест?

— Известно какой — металлический, с завитками. А на нем фамилия, имя, как положено…

Они подошли к углу кладбища, где на заборе последние багряные лучи высвечивали надпись:

«Спартак» — чемпион, ЦСКА — кони». Здесь Заливако остановился и начал озираться.

— Ничего, ничего, найдем сейчас…

Он двинулся от одной могилы к другой, вглядываясь в надгробия. Его небритое лицо морщилось, заячья губа шевелилась, беззвучно читая надписи.

— Так… Не тут… Не тут…

Шредер, засунув руки в карманы, глядел на него исподлобья. Заливако пнул ногой свалку у забора, огляделся и снова зашагал между могилами.

— Значит, не здесь, а вон там, подальше… — Он озадаченно почесал в затылке.

Немец хмыкнул, но не сказал ни слова. Они медленно шли по кладбищенской дорожке. Заливако уже вслух читал фамилии на надгробных плитах Однажды он радостно воскликнул:

— О! Петров!