– Рене, – наконец позвала Маргарита.

Он подошёл к сестре, обнял её и, опустившись на колени, прижался щекой к её щеке. Она осторожно высвободилась из его объятий, и он похолодел от ужаса.

– Ромашка! – зашептал он, ловя дрожащими руками её руки. – Что встало между тобой и мной? Мне кажется, я потерял и его и тебя: Я не понимаю… Мы живём в каком-то кошмаре или сходим с ума… Я потерял его ещё до того, как он погиб, и до сих пор не знаю почему. Неужели мне суждено и тебя потерять живой?

Её взгляд заставил Рене отшатнуться.

– Нет. Я уже мертва. Это случилось два года назад, в ноябре. Мне жаль тебя, Рене, но мы оба мертвы. Он – труп, а я – египтолог. Это почти одно и то же. Теперь меня интересует только то, что произошло три тысячи лет тому назад.

Рене встал и, глядя сверху вниз на сестру, спросил:

– Ты не объяснишь яснее, дорогая? Что же случилось? Когда два человека – единственные, кого ты любил в мире, – вот так… умирают, очень трудно жить, не зная, что же случилось. Скажи мне, причина – какой-то… – у Рене перехватило дыхание, – причиной был какой-то поступок Феликса?

– Он не виноват. Он был вправе порвать. В её голосе прозвучала горечь, но Рене почти обрадовался – всё-таки это было человеческое чувство.

– Ты подумала, что я виню его? Нет, для меня оправдан каждый его поступок – потому что это его поступок. Я так и не узнал, почему он порвал со мной. А теперь уже так никогда и не узнаю. Но это ничего не меняет.

– Я знаю, почему он порвал со мной, – прошептала Маргарита.

Лицо её, когда она подняла глаза, было пепельно-серым.

– Его оттолкнула моя любовь, которая была ему не нужна. Достаточно тебе этого? Почему он порвал с тобой, я не знаю. Но, вероятно, он решил, что лучше порвать сразу со всей семьёй… А теперь оставь меня одну.

Рене молча вышел. На лестнице его встретила Анжелика.

– Что случилось, дорогой? Бланш плачет и бранится в гостиной. Она жалуется Анри, что ты оскорбил её. Ах, Рене, да не смотри на меня так – ты ранишь меня в самое сердце! Я знаю, что виновата, и я прошу у тебя прощения за то, что забылась сегодня утром. Я знаю, как дорог тебе твой друг, и не хотела сделать тебе больно. Но последнее время я совсем измучилась. Бланш не стала мне настоящей племянницей, не стала дочерью и твоему дорогому отцу. А с Маргаритой я боюсь разговаривать. Вот если бы тебе понравилась Жанна!

С лёгким смешком Рене повернулся к тётке.

– Не плачьте, тётя. Жанна мне нравится. Если вам так этого хочется, поговорите с её отцом. Что же, все люди женятся.

Жанна старалась быть хорошей женой, она рожала мужу здоровых детей. Так что по крайней мере Анжелика была счастлива, но и Рене, казалось, был доволен своей участью.

Маргарита успокоилась и усердно занималась египтологией. Возможно, Бланш была недалека от истины, утверждая, что раз уж женщина – беспомощная калека, то надо благодарить милосердного бога, если она к тому же сухарь и синий чулок. Египтология – один из немногих предметов, которыми может заниматься прикованный к постели человек. Когда маркиз умер, его дочь уже могла самостоятельно готовить его рукописи к изданию, и эта работа заполнила остаток её недолгой жизни. В сорок лет Маргарита умерла от осложнения после простуды. Жанна, Анри, Анжелика и Розина искренне оплакивали её кончину.

Для Рене их горе было ещё одной загадкой этого непонятного мира. Сам он уже давно оплакал сестру. Для него она умерла после одного их разговора за несколько лет перед этим, когда он, как обычно, приехал на лето в Мартерель.

Как-то утром он увидел в липовой аллее безутешно рыдавшую пожилую крестьянку. Осторожно расспросив её, он услышал печальную историю. Её дочь, служившая в замке горничной, – Рене припомнил эту тихую, скромную девушку, – «попала в беду», а возлюбленный бросил её. Устрашённая гневом строгого, набожного отца и безжалостным допросом Бланш, девушка бросилась в пруд. Кюре отказал ей в христианском погребении, и мать пришла просить, чтобы капеллан, которым обзавелась получившая наследство Бланш, прочитал в часовне замка над гробом молитву.

Но Бланш отказалась потакать распущенности. Став хозяйкой Мартереля, она считала себя обязанной следить за нравственностью крестьян.

– А что же брат? – спросил Рене.

– Он говорит, это женское дело, и он не может вмешиваться.

– Почему же вы не пошли тогда к мадемуазель Маргарите?

Женщина зарыдала ещё безутешнее.

– Я к ней ходила. Она тоже не хочет помочь.

– Тут, вероятно, произошло какое-то недоразумение. Я поговорю с сестрой.

Он нашёл её в саду за чтением гранок.

– Я говорил с матерью Лизетты, – начал Рене. – Неужели нельзя настоять, чтобы Бланш разрешила поставить гроб в часовне?

– Дорогой Рене, – ровным голосом ответила Маргарита, – я не понимаю, почему ты обращаешься с этим ко мне? Ведь ты знаешь, что я не набожна. Вам, верующим, виднее, как использовать часовню.

– Я говорю не об этом. Меня возмущает жестокость Бланш.

– Но ведь Лизетта сама во всём виновата, пусть пожинает, что посеяла.

– Маргарита! – вскричал Рене. В эту минуту он был не в силах назвать её Ромашкой, – Маргарита! Но ведь она умерла!

– Ну и что же? Ты всё ещё сентиментален. Смерть не избавляет человека от последствий его поступков.

И она первый раз за время разговора подняла на брата глаза.

– Я тоже умерла, – сказала она, поджав губы. – Я уже говорила тебе. Но мне от этого не легче. Почему же станет легче Лизетте? Для женщин существует непреложный закон целомудрия. И, нарушив его, они должны нести наказание. Но мне все разно. Если хочешь, чтобы Лизетту отпели в часовне, – поговори с Анри.

Рене долго молчал.

– Понимаю, – наконец вымолвил он. – Я пойду погуляю с собаками.

Маргарита снова принялась читать гранки, а Рене ушёл, свистнув собакам.

– Боже, до чего жестоки женщины, – сказал он себе. – И это моя маленькая Ромашка!.. Как хорошо, что мои дети – мальчики.

Рене стал известным профессором и дожил до старости. Его уважали коллеги и любили студенты, он был заботливым мужем и примерным отцом. Но ни в университете, ни дома у него не было близких людей. Даже дети плохо знали своего отца.

Один только раз попробовал он поговорить по душам с сыном. Но попытка оказалась неудачной. Должно быть, он слишком долго молчал.

Это произошло весной 1870 года, когда его сын Морис уезжал в армию. После того как молодой офицер простился с плачущими родными и выслушал их напутствия, а вестовой уехал вперёд с вещами, отец с сыном отправились в Аваллон пешком. Они много раз гуляли вместе, а эта прогулка могла быть последней.

Пока заросли орешника не скрыли из виду большой старый дом, доставшийся Жанне в приданое, Рене шёл молча, потом с улыбкой повернулся к сыну,

– Да, если тебе не удастся отличиться, то уж не из-за недостатка добрых напутствий и советов.

Морис неловко рассмеялся. Милый старенький папа! Вот уж кто никогда не расчувствуется в неподходящий момент.

– Разумеется! Будь это только мама и дедушка Дюплесси, я бы ничего не сказал, но когда этим занимаются все родственники, получается многовато – Когда я был в Мартереле, дядя Анри и тётя Бланш по сорок раз перечислили все искушения, которые подстерегают молодёжь в армии. А потом мне пришлось подняться к тётушке Анжелике и выслушать все ещё раз от бедной старушки.

– Да, – сказал Рене. – Тётя Анжелика всегда любила давать добрые советы. – Он. нахмурившись, посмотрел на живую изгородь и продолжал: – А я вот, как ты знаешь, этого не умею. Но мне всё-таки хотелось бы сказать тебе кое-что, если только это не будет тебе неприятно.

– Ну что вы, папа! – запротестовал Морис. – Да вы можете мне сказать всё, что сочтёте нужным. Но я, кажется, догадываюсь: «Не ставь поручительства на чужих векселях», – не правда ли? То, что случилось в прошлом году, послужило мне хорошим уроком. И главным образом потому, что вы все поняли и заплатили, ни слова мне не сказав.