Берег стал уходить куда-то влево, в глубь суши, и скоро выступ скалы закрыл от меня костер. Я заметил, что вода движется откуда-то с суши в бухту. Я понял, что это река. Пройдя еще шагов сто, я очутился под обрывом. Вода в реке была чистая, холодная и почти сладкая. Я пил, пил, пока не надоело. В воде мелькали силуэты каких-то голубовато-серебристых рыбок. Тут же я увидел и большую противную змеюку, которая тоже пила воду. На всякий случай я стал поглядывать под ноги.

Пора было возвращаться, но тут я увидел… ступеньки. По крайней мере, мне так показалось. Кто-то догадался вырубить в скале цепочку ступенек, ведущих наверх обрыва. На нижней ступеньке грелась еще одна змеюка, которая, однако, догадавшись, что я разыскиваю подходящий камень, без боя удалилась. Я начал подниматься вверх.

На лесной поляне, примыкавшей к обрыву, обнесенный высокой оградой, высился дом, почти такой же, как у нашего сеньора Альвареса. Сначала я хотел было заорать от восторга, но потом прикусил язык… Черт его знает, может, там в доме живут голландцы или другие дикари? Вдруг они выстрелят в меня из пушки или съедят? Даже если там простые белые, которые верят в Бога и Святую Деву, и то могло выйти худо. Увидят чужого негра и подумают, что я бегаю. А если подумают, то наверняка сперва выпорют и только после разберутся. А меня уже неделю не пороли, и я пока не соскучился… Поэтому я спустился со скалы, радуясь, что меня никто не заметил, и поспешил обратно на берег бухты.

— Где ты шляешься? — проворчала Росита.

— Там дом! — выпалил я. Росита и донья, которые ели печеную солонину с сухарем, чуть не подавились.

— Что такое? — переспросила донья.

— Сеньора, — сказал я, — тут, недалеко в лесу, дом!

— Дом? — она мне явно не поверила.

— Ты не перепутал?

— Нет! — обиделся я и пересказал ей все свое путешествие вдоль берега. Донья Мерседес грызла сухарь с печеной солониной и слушала очень внимательно. Когда я окончил свой рассказ, она сделала странное лицо, подошла к лодке, поколотилась там, а потом вылезла оттуда с той самой деревянной коробкой, которую заставила меня вынуть из воды сачком. Она открыла коробку и сказала:

— Нам надо срочно идти туда! Собирайтесь!

Все было точно так же, как и в первый раз. Правда, теперь я глядел более внимательно. Стена была сложена из здоровенных тесаных камней, и на ней виднелись зубчики, как на гребешке. А по бокам из камней были выложены большущие каменные бочки. Посередине стены были ворота, но не распахнутые настежь, как на плантации сеньора Альвареса, а наглухо закрытые. За стеной высился большой дом из двух этажей. В окнах поблескивали стекла и темнели железные решетки. Дом, наверное, раньше был белый, но со временем потускнел и стал грязно-серого цвета — всю побелку с него смыли дожди. Никакого шума: ни голосов людей, ни ударов бича, ни мычания и блеяния скота. Подойдя к стене, мы обнаружили, что она высотой почти в четыре роста капитана О'Брайена или в шесть моих. Каменные бочки были еще выше, а дом и подавно. Ширина ворот была такова, что через них в ряд прошло бы четыре Грегорио или пять О'Брайенов. Высотой эти ворота были в две доньи Мерседес, не меньше.

Донья стояла перед воротами и отпирала ключом огромный замок, держа пистолеты под мышкой. Не успели мы спросить, откуда у нее ключ от чужого дома, как она отперла замок и выдернула скобу из ушек. Вдоль стены тянулся небольшой, но глубокий овраг с гладкими стенками из замшелых каменных плит. Мы стояли на маленьком мосточке из толстых досок. Ржавые цепи тянулись от дальнего края моста к отверстиям в стене. Мне почему-то стало смешно: неужели хозяин думал, что кто-нибудь украдет его мост?! Я видел негров, которых приковывали, но ведь мост-то не негр, он не убежит!

Донья Мерседес нажала на створку ворот плечом. Заскрипели ржавые петли, и вход открылся. Донья вынула изо рта нож и сказала:

— Проходите, надеюсь, что человек, который оставил нам это письмо, не солгал…

Только тут я заметил, что к воротам приделан кусок кожи, на котором вырезаны какие-то закорючки, то есть буквы.

— Сеньора, — сказал я, — а вон буква А…

— Позже, позже, дружок, — сказала донья, входя в ворота. Двор был тоже выложен каменными плитами, сквозь которые росли цветы и трава. Стена окружала дом с четырех сторон, и на всех четырех углах было по бочке из камня. Стена была толстая, почти в мой рост толщиной. Между зубцами я увидел знакомые штуки, то есть пушки. На каменных плитах двора стояли еще четыре штуки, более похожие на бочонки, только железные, коротенькие и широкие. Около них лежали на земле большие круглые шары, похожие на средних размеров тыквы.

— Бомбы и мортиры! — удивилась донья. — Двадцать штук!

Мы прошли мимо мортир и бомб, к просторному крыльцу дома. Шесть столбов подпирали навес над крыльцом. Они походили на белье, которое выжали, сворачивая в противоположные стороны, да так и забыли развернуть. На двери, как и на воротах, был прикреплен кусок кожи с буквами.

— «Ключ прямо под серединой двери», — прочитала донья. Она нагнулась и действительно вытащила из-под двери ключ, который затем вставила в замок входной двери. Замок щелкнул, и дверь открылась. За ней оказалась широкая лестница с перилами. Пятки доньи звонко шлепали по каменным ступенькам, и звук шагов разносился далеко по пустым помещениям. Мы с Роситой последовали за ней. Было немного страшно. Росита боялась больше меня и даже дрожала. Я боялся меньше, но тоже дрожал. Лестница поднялась немного, а потом раздвоилась: от небольшой площадки одни ступеньки пошли вправо, другие — влево. Донья пошла по правой лестнице, и мы, конечно, следом. Правая лестница подвела нас к двери, на которой висел листок бумаги.

— «Ключ под серединой двери», — опять прочла донья. — Как и внизу…

Она достала ключ и отперла дверь. Мы вошли в огромную комнату, где было семь окон и стоял огромный стол с множеством стульев вокруг него. Пол был деревянный, гладкий, как стекло. На окнах висели занавески.

— Это столовая, — заметила донья, — почти как у нас в Сарагосе…

Росита подошла к занавескам и подергала за какую-то веревочку. Одна из занавесок собралась, как парус, и потянулась к палке, на которой была подвешена. Донья потянула еще две или три занавески, и в комнате стало светло. Стены были обиты зеленоватым шелком, украшены какими-то столбами, завитушками, каменными белыми мальчиками и голыми тетками, завернутыми в простыни. На стене против окон висели большущие разноцветные рисунки.

— Смотрите-ка! — воскликнула донья Мерседес. — Клянусь честью, ведь это работа дона Диего, придворного живописца его величества!

— Не того ли сеньора, — поинтересовалась Росита, — который самого сеньора Оливареса рисовал? И даже короля с королевой?!

— Мой Бог! — восхищалась донья, рассматривая рисунки. — Как красиво…

— А вон он, портрет графа! — воскликнула Росита. — Вот ведь десятый год, как он помер, а все как живой тут… Я его на похоронах вашего батюшки видела… Ох и важный! А его донья Хуана, так та еще важней, прямо королева…

Росита показывала на портрет толстомордого дядьки в черном костюме с белым воротником, крючковатым носом, сизым подбородком и хитрыми, маслянистыми глазищами. Борода у него была какая-то косая, а усы торчали в стороны, как у кота. Левый ус его смахивал на курительную трубку. Он улыбался так же, как наш сеньор Альварес, когда приказывал кого-нибудь пороть. Но при всем этом дядька был, и верно, как живой. Мне даже казалось, что он присматривается к нам, скосив на нас свои хитрые глаза.

— Нет, — с сожалением, но вместе с тем и с удовлетворением, произнесла донья Мерседес. — Все-таки это не та картина, просто кто-то очень хорошо ее срисовал.

На других картинах было много людей в необычных костюмах. Какие-то странные рогатые звери, дядьки с трубами и еще что-то.

— А зачем здесь камин? — удивилась Росита, показывая на странное сооружение у стены, похожее на маленькие ворота и одновременно на домик.