— А там, куда меня продадут, можно стать надсмотрщиком?

— Доживи до этого, а там увидишь! — хмыкнул Себастьян.

Между пальмами забелели дома. Пыльная дорога как-то незаметно стала немощеной улицей. Навстречу стали попадаться прохожие. Белые в рубахах, соломенных шляпах и босиком с кандалами на ногах таскали на носилках дробленый камень и песок и ссыпали на дорогу.

— Ого! — сказал Себастьян. — Вот таким и я был, когда меня сюда привезли. Мне повезло больше, я попал на плантацию. С этими каменьями загнешься вдвое быстрее, чем отпущено Господом Богом!

Наконец мы пришли на невольничий рынок. Это было в двух шагах от большущего здания, похожего на церковь. Негров было много. Одни сидели в цепях на жаре, другие, кому повезло, — под навесами. Около них стояли белые с плетками, кнутами и ружьями. Все они орали, ругались, только негры молчали.

— Сеньоры! — завопил Себастьян. — Продается мальчик, всего за десять песо! Парень уже почти взрослый, двенадцати лет, будет работать, как вол, только погоняйте. Ест немного, ей-Богу не вру!

Орал он громко, но другие еще громче. Шум был такой, что в ушах звенело. Вокруг прохаживались важные сеньоры, которые ходили там, где сидело много негров. Белые, сторожившие негров, кланялись, снимали шляпы. А важные сеньоры, морщась, ходили между рядами сидевших на земле негров, разглядывали их. Они брали их за подбородки, смотрели зубы, щупали плечи, ноги, заставляли подниматься на ноги. Женщинам щупали груди, животы, девчонок и мальчишек тоже щупали. К нам с Себастьяном никто не подходил. Он поорал немного, охрип и присел в теньке. Его разморила жара, и он устало сказал:

— Ни черта не выйдет! Сегодня так много товара, что ты никому не понадобишься…

Народу стало поменьше, особенно покупателей. Торговцы ворчали, день был плохой, денег они выручили немного. Со стороны здания, похожего на церковь, донеслись голоса, говорившие на незнакомом языке. Мимо нас прошло человек десять белых, в одинаковой одежде, в сапогах, при шпагах и с маленькими ружьями за поясами. Они говорили на каком-то странном языке, каркая, как вороны.

— Офицеры с английского корабля… — сердито пробормотал им вслед Себастьян. — Еретики и воры!

Один из офицеров имел бороду странного, прямо-таки красного цвета.

— У еретиков вырастают такие бороды, да? — спросил я.

— Обычные рыжий англичанин, свинья, как и все другие… — сказал Себастьян. Он, наверное, думал, что англичанин не понимает по-испански. А тот как раз все понимал. Он не спеша обернулся, подошел к нам, холодно поглядел на меня, как будто и не видел вовсе, что я есть, потом размахнулся и так двинул Себастьяна по зубам, что тот упал на землю. Англичанин несколько раз сильно пнул его носком своего высокого сапога в бок и сказал по-испански:

— Меня зовут капитан Майкл О'Брайен! Если ты понял это, скотина, то слижи языком дерьмо с моего сапога! Жаль, что у меня нет времени вздуть тебя как следует… Почем твой негритенок?

— Сеньор! — воскликнул Себастьян, просияв, будто его и не били. — Негритенок? Да всего десять песо!

— Что ж, славно, — сказал англичанин, — сразу видна деловая хватка… Я готов дать тебе даже пятнадцать песо… Если ты выполнишь мою первую просьбу!

— То есть слижу дерьмо с вашего сапога, сеньор? — переспросил Себастьян.

— С удовольствием! А за тридцать песо я оближу вам оба сапога, сеньор!

О'Брайен отстегнул кошелек и отсчитал Себастьяну тридцать новеньких кругленьких песо. После этого он подставил свои сапожищи, и Себастьян, стоя на коленях, вылизал их языком до блеска, под хохот англичан.

Нечего и говорить, что, закончив дело, Себастьян убежал едва ли не вприпрыжку. Я остался один и стал плакать. Мне стало страшно.

— Я забираю мою покупку, — сказал капитан, взял меня за запястье и приказал что-то своим товарищам. Они дружно двинулись попарно за своим командиром.

Один из них по дороге забежал в ближайшую лавку, над которой висели вырезанные из жести штаны, и через некоторое время догнал нас и показал капитану красные штаны и зеленую жилетку.

— Одевайся! — сказал мне по-испански капитан.

— Сеньор, — сказал я, — я не умею…

— Это надевается так, — сказал капитал О'Брайен, — одну ногу сюда, другую

— сюда. Молодец. Гууд бой! Теперь завяжи шнур. Вот так. Развяжи! Вот за этот конец… Дергай! Уелл! Развязал? Завязать! Быстро! Уан, ту, фри! Уелл! Молодец!

— Сеньор, — спросил я, — а если я захочу по-большому, это надо снимать?

— Обязательно. Если ты наделаешь в штаны, ты узнаешь, что такое линек. А это не самое приятное знакомство, могу тебя уверить.

— Я буду снимать их, сеньор, — сказал я.

Мы как-то неожиданно оказались у воды, где стояло огромное деревянное корыто. В нем сидели люди. Капитан велел мне туда залезть. Меня сграбастали здоровенные лапы и, словно тыкву, передавая с рук на руки, утащили на другой конец корыта. Там была жесткая деревянная лавка. На нее я и уселся. Англичане, которые привели меня, тоже залезли. Парни, сидевшие в ней раньше, вытащили из-под скамеек длинные и тяжелые лопаты с какими-то железяками и приспособили их по краю корыта-шлюпки. По команде капитана они опустили лопаты в воду и все вместе стали цеплять ими за воду. Корыто стало двигаться.

— Ты не боишься? — спросил О'Брайен. — Это шлюпка, чтобы плыть по воде. По-английски — «зе боут». Повтори!

— Зе боут, — повторил я. В шлюпке-корыте было столько народу, что она очень глубоко сидела в воде, и мне казалось, что она может быть захлестнута водой и утонет. Англичане лопотали что-то по-своему, а капитан сказал:

— Как тебя окрестили эти ханжи? Ты католик?

— Да, сеньор, — сказал я и показал крестик, который он и так видел. — Меня окрестили Мануэлем.

— Мануэль? Слишком по-испански или по-еврейски. Ну да Бог с ним… Теперь ты будешь английским негром, понял?

— Да, сеньор.

— Тогда запомни, что, если ты все понял и готов исполнять приказ, надо говорить не «Си, сеньор!», а «Иес, с„„!». Понял?

— Иес, с„„! — ответил я.

Англичане засмеялись, и я тоже засмеялся.

— Ты должен научиться говорить по-английски. Понял?

— Иес, с„„! — кивнул я.

— Удачная покупка! — сказал капитан, легонько хлопнув меня по плечу.

Вскоре шлюпка приблизилась к такому огромному деревянному сооружению, которого я никогда раньше и не видел.

— Это корабль, — сказал капитан. — Зис из э шип.

Корабль был такой огромный, что наша «боут» смотрелась рядом с ним, как щепка рядом с корытом. А мы, люди в этой шлюпке, были похожи на больших муравьев, ползающих по щепке…

— Хау ду ю ду! — быстро крикнули сверху. Капитан что-то крикнул, и оттуда, сверху, свалились веревки с крюками. Молодцы убрали свои лопаты и зацепили крюки за железные кольца на обоих концах лодки. Послышался скрип, веревки натянулись и поползли вверх, а вместе с ними и наша лодка. Мы повисли над морем, между днищем лодки и водой было больше моего роста высоты.

— Не трусь, — сказал капитан.

— Иес, с„„! — сказал я, хотя и правда здорово трусил.

Лодку подняли высоко-высоко. Корабль был как дом. Окна были открыты, и в них виднелись какие-то черные и желтые металлические бревна, приделанные к здоровенным деревянным тележкам с маленькими колесами. В бревнах чернели глубокие дыры, в которые я запросто мог просунуть обе руки. Эти штуковины чем-то меня сразу напугали.

— Что это, сеньор? — спросил я капитана.

— Это пушки, — сказал он. — Очень большие ружья, чтобы стрелять в корабли.

— Они не выстрелят? — спросил я.

— Нет, — усмехнулся О'Брайен, — сами они не стреляют.

Я подумал, что если ружье сеньора Альвареса, из которого он стрелял птиц, так громко стреляет, то как же должны бахать эти штуки, которые раз в десять больше.

Корабль был сколочен из досок и бревен, промазан смолой, покрашен в зеленый и белый цвета, а кое-где даже позолочен. Тут было столько разных штуковин, что у меня рябило в глазах. Повсюду торчали какие-то крюки, веревки, скобы. Веревок было столько, и они были так переплетены, что мне казалось, их соткал какой-то паук размером с человека. А огромнейшие кресты из бревен и шестов, стоявшие на корабле, были выше самых высоких пальм и даже колокольни. Они упирались в самое небо, и какие-то большие белые птицы носились между ними, среди опутывавших их натянутых и обвисших веревок, садились на перекладины, поверх привязанных к перекладинам огромных, в нескольких местах подвязанных полотнищ из какой-то грубой ткани.