А Ваня, разорвав пакет с печеньем и выковыряв ножом из банки небольшой, но увесистый смерзшийся кусочек тушенки, пристроил его между двумя печенюхами и подал Русакову.
— На! Очень вкусно.
Валерка разом отправил в рот печенюхи с куском тушенки и тщательно заработал челюстями. Печенье было несладкое, сухое, жевалось легко и глоталось тоже вкусно. Правда, кока-кола была чуть ли не со льдом. Такую лучше на Гавайских островах пить, а не в России при пятнадцати, а то и двадцати градусах мороза. Но дареному коню в зубы не смотрят…
— Тебя что, меня искать послали? — спросил Ваня у жующего Валерки. И этим вопросом так его огорошил, что Русаков чуть не подавился.
— Н-нет… — пробормотал он, отхлебывая маленький глоток леденящего американского пойла и наскоро проглатывая печенье с мясом.
— А чего ты тут делаешь?
— Ничего… — неохотно произнес Валерка. — Сбежал я, вот что… Ищут меня.
— Ха-ха-ха! — покатился Ваня. — Мать честная!
— Ты что, тоже слинял, что ли? — догадался Русаков. — Зачем?
— В Чечню, воевать, — оборвав смех, сказал Ваня. — Мне сегодня днем письмо пришло из дома. Батя написал, что послезавтра приезжает. Навещать якобы… Только я-то четко знаю, что он меня из армии забирает.
— Как это — «забирает»? — удивился Валерка.
— А так. Уже все обштопано. Начальство мне с послезавтра отпуск выпишет. К этому времени папаша прикатит. Увезет в Москву, а там мне по его заказу тридцать три болезни напишут. И все — больше в часть не вернусь.
— Мне бы так… — со всей откровенностью позавидовал Русаков. — А ты, выходит, домой не хочешь?
— Чего я там не видел? Я хочу себя попробовать, понимаешь? Я и в армию-то пошел только из-за этого. А меня сунули в какую-то теплицу, под колпак. Считай, что год прожил, как в санатории… Отец и с такой-то моей службой с трудом примирился. А тут, должно быть, кто-то настучал ему, что я в Чечню рапорт подал. Он меня знает, догадался, что если захочу, то все равно туда попаду. Только он ошибку допустил. Не надо ему было писать, что он послезавтра приезжает. А у меня в штабе писаря знакомые. Говорят, что им уже дали команду мне отпуск оформлять. Что ж я, совсем дурак, чтоб остальное не додумать? Вот я и решил, пока еще не поздно, сбежать. Доберусь до Ростова, там сдамся в комендатуру, скажу, что хочу воевать, — может, получится…
— Чудной ты какой-то, — сказал Валерка. — Жить, что ли, надоело? Мне бы такого батю, как у тебя, так я б вообще близко к армии не подошел. А уж добровольцем на войну — на хрен! Я там, в Чечне, ничего не забыл.
— Правильно, — согласился Ваня. — Я тебя на сто процентов поддерживаю. Если тебе неохота туда ехать, значит, никто не имеет права заставлять тебя говорить, будто ты едешь добровольно. Или посылайте приказом, как положено, или не полощите мозги. Но, с другой стороны, если я хочу туда ехать и у меня нет никаких к тому препятствий, кроме того, что папа слишком богатый, то никто мне в этом помешать не может. Я совершеннолетний, между прочим. И отца своего — не собственность.
— Может быть… — с неопределенностью в голосе вымолвил Русаков.
— Интересно получается, конечное-усмехнулся Соловьев, — я сбежал, потому что хочу в Чечню, а ты — потому что не хочешь…
— Я не потому, — сознался Валерка. — На меня Бизон бочку покатил. Пообещали, что разберутся со мной…
Он не был готов рассказывать все. Даже припоминать не хотелось про кровь. Так эти самые змейки, что по полу ползли к ногам, и мерещились. Поэтому он предпочел спросить:
— Еще можно пожевать?
— Да сколько угодно! — радушно пригласил Ваня. — Бери, не стесняйся! Все равно мне одному не съесть. У меня таких банок пять штук.
— Вообще-то тебе надо беречь это дело, — заметил Валерка, — продукты, в смысле. Раз ты в Ростов собрался…
Он было полез за тушенкой в банку, но тут Ваня схватил его за руку.
— Тихо! По-моему, идет кто-то…
Прислушались. Да, кто-то шел. Правда, довольно далеко покамест. Но шел не один.
— Надо уходить, — прошептал Ваня.
— Никуда я не пойду, — возразил Валерка, — тут все равно тупик. Деваться некуда. А у меня автоматы. Два…
— Да-а? — не то испуганно, не то восхищенно произнес Ваня.
— Спрячемся… Может, еще и не полезут в вагон. Конечно, фонарь потушили, тушенку, печенье и кока-колу наскоро прибрали, а затем залезли на средний ярус нар, в картонные коробки. Затаились…
Шаги помаленьку приближались. Сначала слышались только они, но уже минуты через две стали долетать звуки речи. Сперва невнятные, потом все более разборчивые.
— Когда маневровый подойдет? — спросил кто-то.
— Через полчаса. Как раз нам на погрузку. Пять-десять минут ждать будут, не больше. Так что вкалывать придется быстренько и без перекура.
Похоже, они были уже совсем близко. Еще через пару минут полезли на буфера и сцепку, затем — на дебаркадер пакгауза. Один, другой, третий, четвертый…
Сначала зазвякали ключи, потом щелкнул отпираемый ключом висячий замок на двери пакгауза, лязгнула железяка, снимаемая с пробоя, щелкнул еще один замок, врезной. Почти одновременно заскрипели створки двери пакгауза и с лязгом отодвинулась дверь вагона.
— Встали в цепочку! — распорядился тот же голос, объявлявший о том, что работать придется без перекура.
— Тут темно, как у негра в заднице, — ругнулся кто-то, — хоть бы фонарь дали…
— Лезь, лезь! Сейчас посветим…
Действительно, через пару минут загорелся небольшой фонарь, типа китайского, который подвесили за откидное колечко на гвоздь, вбитый в стену вагона. Это было совсем неплохо, потому что свет от фонаря шел в основном вниз и средний ярус нар оставался неосвещенным.
Зато свет фонаря осветил двух мужиков. Один, в теплой кожанке и ушанке, отошел в угол вагона, другой, в камуфляжном бушлате и вязаной шапочке, встал у двери.
— Ну, взялись! — долетело с дебаркадера. Мужику в бушлате передали оттуда коробку, он отдал ее обладателю кожанки, а последний поставил в угол. Коробки споро перемещались из пакгауза в вагон, мужики пыхтели, глуховато матюкались, но работали быстро. В противоположном от нар конце вагона быстро поднимался штабель из небольших, но, видимо, тяжелых коробок.
— Много еще? — спросил, принимая очередную коробку, тот, что стоял у двери вагона.
— С десяток. Не переживай, еще чуток — и бабки на руках. Действительно, парни перекидали еще десять коробок — подсчитал про себя Ваня Соловьев. В это же самое время снаружи донеслось урчание дизеля и мерное постукивание колес на стыках. Это шел тот самый маневровый, которого дожидались грузчики. Лязгнули, соприкоснувшись, буфера, вагон тряхнуло. Кто-то спрыгнул на дебаркадер, поздоровался:
— Привет, Женя. Загрузили? Сколько?
— Сорок восемь, как договаривались.
— Проверю!
В вагон вошел солидный по габаритам дядя, подошел к штабелю из коробок, посмотрел, поворочал, пересчитал и произнес:
— Годится. Гонорар — старшему, как договорились. Делить будете сами. Теперь забирайте свой фонарь — и по домам. Рабочий день закончен.
— Как скажешь, начальник!
— Ты зарплату пересчитай, бугор. Чтоб потом без претензий…
— У нас на доверии, до сих пор все было по-честному.
— Ладно, в следующий раз кину обязательно!
Мужики похихикали и вышли из вагона, забрав фонарик.
Дверь задвинули, сквозь рокот маневрового послышалась какая-то возня у колес вагона — должно быть, из-под них башмаки вынимали. Потом еще со сцепкой повозились. Наконец, на маневровом что-то лязгнуло, вагон дернуло, и он не спеша покатился по рельсам. И лишь теперь Ваня Соловьев решился произнести вполголоса:
— Поехали куда-то…
— На станцию, наверно, — предположил Валерка. — Небось к поезду подцепят.
— Знать бы, куда повезут…
— Может, спрыгнем? Скорость-то небольшая…
— Темно, а тут кругом заборы и стенки каменные, расшибемся.
Аргумент Валерке показался убедительным.
— Ну ладно, доедем до станции, а что дальше?
