22 августа. Бухта Тихая. Из-за мыса, из золотого тумана вдруг раздался хриплый, прокуренный крик: к нам идет «Сибиряков». «Обь» радостно загудела чистым мощным голосом, все высыпали на палубы. Тихо приближался похожий на бочку круглый силуэт «Сибирякова», украшенный фанерными надстройками, что придавало ему сходство с прообразом. Корабль шел загримированный, как артист, полностью готовый к работе. На носу ледокола горели золотые буквы «Красин».
Вечером мы добились разрешения руководства выйти на восхождение на вершину ледяного купола острова Гуккера. В 23.30 Кочнев, Левин, Кулага и Визбор, вооружившись мелкокалиберной винтовкой, двумя ракетницами и ледорубами, вышли на восхождение. Стояла изумительная полярная ночь, тихая, солнечная, ясная. Ледовые купола, глубокоянтарные, розовые, голубоватые стояли в полном безмолвии перед нами. Мир был только что вынут из купели.
23 августа. Экипажи обоих судов работают во всю силу – идет разгрузка «Сибирякова» и перегрузка с «Оби» «игрового» самолета Чухновского, декораций и еще чего-то. Туманно и тихо. Неожиданно вечером налетает такой ураган, что абсолютно закрытая от ветров бухта Тихая просто вскипает. Представляем, что делается в открытом море! Уныло свистит ветер в антеннах. «Сибиряков» поднимает пары, уходит от нашего корабля, чтобы не столкнуться с ним, и с большим трудом, преодолевая ветер, который просто с корнем вырывает дымы из его двух труб, намертво врубается во льды в миле от нас. «Обь» тоже дает задний ход и с разгона почти всем корпусом налезает на лед. Временами переборки дрожат от ударов ветра. По всему западному сектору Арктики сшибаются ледовые поля. Мир творится заново.
24 августа. Оба корабля уходят из бухты Тихой по уже спокойному морю. К «Сибирякову» привязывают дирижабль, но первый же порыв попутного ветра бьет его о мачты, гелий уходит, и наша «Италия», как и сорок лет назад, падает вниз подстреленной птицей с огромной рваной раной в брюхе. Оба корабля уходят дальше на Север в поисках «трагических льдов», как выразился Игорь Дмитриевич Петров. Наша цель – острова Королевского сообщества.
25 августа, День шахтера. Медведь ходил возле борта, скреб его лапой, равнодушно поглядывал на людей. Вдруг откуда-то выскочил Никита Михалков, неся в руках открытую банку сгущенного молока. Он сбежал вниз по трапу и прыгнул на лед. Медведь стоял метрах в двадцати от него боком к кораблю. «Назад!» – закричали мы и понеслись к трапу. Никита сделал несколько шагов к медведю, наклонился и поставил банку на лед. В это мгновение медведь увидел его и, ни секунды не задумываясь, бросился вперед. Слава богу, Никита был в пяти метрах от трапа и у него длинные ноги. Он очутился на борту «Оби» «быстрее собственного визга». Мы были готовы избить его за это мальчишество, тем более что в следующее мгновение медведь, не обратив никакого внимания на банку со сгущенкой, легко поднялся на задние лапы, пытаясь залезть на трап…
За ночь к кораблям пришли еще шесть медведей. Их не пугали ни выстрелы, ни ракеты, ни корабельная сирена, ни дым. Так и останутся они в моей памяти навсегда: огромные звери, бесстрашные, равнодушные, плечом к плечу, сомкнутым строем идут на ледокол…
28 августа. Площадка по-прежнему обложена медведями. В сторону пролива видны уже занесенные снегом торосы, будто здесь никто и никогда не плавал. Поговаривают, что, возможно, придется вызвать из Мурманска самый мощный из имеющихся там ледоколов – «Киев», а если и он не поможет, то ждать надо декабря, в декабре рубить во льдах взлетно-посадочную полосу для самолетов. С верхнего мостика «Оби» виден горизонт на пятнадцать миль. Во все стороны ни одного разводья. Температура упала до минус девяти. Глядя на картину на мостике, кто-то сказал: «Ясни, ясни в небе, звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост».
29 августа. Эдик Марцевич проваливается под лед в полынью, уходит по плечи в воду. Михаил Константинович Калатозов, только что распекавший инженера по технике безопасности, вдруг срывается с табуретки и выскакивает на очень опасный «живой» лед. За режиссером бросается Володя Кулага, привязанный к капроновой веревке, и хватает Михаила Константиновича за пояс. Но тот ничего не замечает, работа в самом разгаре, на площадке стоит крик. Эдик начинает все снова, отвратительно стучит хлопушка, помощник режиссера молодцевато выкрикивает номер дубля. Эдик снова бредет по ледяной пустыне, снова оступается, вот под лед уходят ноги, руки цепляются за лед, к нему бросаются Банионис и Ваннукки… «Стоп!» – кричит Калатозов, порывается снова выскочить на опасное место, но на этот раз его не пускают. После съемок ребята показали с борта «Оби» Михаилу Константиновичу то место, на которое он выбегал. Он просто ужаснулся.
2 сентября, день, объявленный задним числом как день событий. Понедельник прошел в лучших традициях суеверий. Загримированные в последнюю стадию отчаяния и оголодания, обвязанные умопомрачительным тряпьем, пять актеров – Коберидзе, Соломин, Хмельницкий, Визбор и доктор Емельянов, дублировавший радиста Бьяджи, по висящей и не достающей до льда лестнице были высажены на льдину площадью примерно пятьсот метров. Там же очутились и все альпинисты. На другую льдину высадилась операторская группа и стала снимать кадр; потерявшие всякую надежду люди на крохотной льдинке вдруг видят идущий к ним на помощь советский ледокол. В полумиле от нас густо дымил «Сибиряков», надвигаясь в каждом дубле, как гора. Дул ровный ветер, льды быстро дрейфовали. Кадр был снят. Теперь операторам надо было перебраться на нашу льдину, чтобы снять крупные планы. Льдины разделял проливчик метра в четыре, который никаким способом преодолеть было нельзя, поэтому к нашей льдине подошел «Сибиряков» и стал тихо ее толкать к операторской льдине. Операторы с аппаратурой, кинокамерами, осветительными приборами перебрались к нам. С борта «Сибирякова» спустился М. К. Калатозов и еще несколько товарищей. Всего на льдине оказалось около тридцати человек. Над нами горой возвышался борт «Сибирякова». Калатозов о чем-то говорил с Петровым. Альпинисты занимались веревками. Визбор сидел на ледорубе. Соломин и Хмельницкий лежали на медвежьей шкуре. Доктор Емельянов перекидывался остротами с кем-то на «Сибирякове». В это время раздался резкий звук разрываемого полотна и льдина раскололась на две части. Метнулась под людьми трещина. У доктора Емельянова она прошла прямо между ног, и он какую-то секунду колебался – куда же прыгать. В воду ушла «игровая» палатка и стала медленно сползать кинокамера, впрочем схваченная кем-то за штык штатива. На льдине почти все попадали. На «Сибирякове» страшно закричали. Все уже были опытными «полярниками» и знали, что в момент раскола льдины у каждой из образовавшихся частей появляется свой центр тяжести и это почти всегда приводит к тому, что льдина переворачивается. На обоих кораблях сыграли аврал для того, чтобы молниеносно забрать людей со льда. И действительно, через семьдесят минут все были подняты на корабли. Режиссер Игорь Петров, которому тоже посчастливилось принять участие в этом дивертисменте, бодро сказал Визбору: «Ну вот и событие. Будет хоть о чем написать». Он был прав. Пишу.
Но это еще не все. После обеда нас повез вертолет и высадил на другой льдине – большой, крепкой, не проявлявшей никаких склонностей к расколу. На этой льдине была построена декорация, но за три дня она успела отдрёйфовать от «Оби» мили на три, порвав при этом тросы ледовых якорей. Вертолет улетел за операторами; тут откуда ни возьмись пришел мощный снеговой заряд, и мы, как действительные нобилевцы, остались перед лицом стихии без воды, без обогрева, без продовольствия. Правда, у Юры Соломина в кармане обнаружилась ириска, которую решили разделить поровну в случае голода. Мы прождали полтора часа, заряд ушел, вместо него пришел вертолет с операторами, мы сняли кадр и улетели на «Обь». Каррамба!
3 сентября. Целый день идут съемки. Гай сказал фразу, ставшую впоследствии знаменитой: «Остановите ледокол, я сойду!!»
