– Вы собираетесь здесь поселиться? – спросила она.

– О нет, – ответил Ромстед. – Я только хотел взглянуть на дом.

– А, понятно. – Она наконец посмотрела на чемодан. – А я подумала, что вы уже вещи перевозите.

– Нет. – Ромстед пожал плечами. – Это чемодан отца. Он уже был здесь, когда я пришел. – «Мадам, тут, кроме нас, двух воркующих голубков, никого нет, так что выкладывайте поскорее, зачем вы явились». – Надеюсь, я могу предложить вам выпить?

– Знаете, я выпила бы пива. У него в холодильнике всегда был «Туборг».

– Пойду посмотрю. – И Ромстед вышел на кухню.

Там действительно нашлось несколько бутылок пива. Напряженно прислушиваясь, он пытался уловить щелканье замков, но несмолкаемая болтовня Полетт все равно заглушила бы его. Нужно будет украдкой заглянуть в ее соломенную сумку. Отыскав стаканы и открывалку, он вернулся в гостиную и с противоположной от Полетт стороны чемодана заметил краешек шелкового халата, который она случайно придавила крышкой. Протянув ей стакан, Ромстед сел рядом.

– Спасибо, Эрик. – Она улыбнулась. – Как я уже говорила, ваш отец был самым обаятельным мужчиной из всех, кого я знала…

– Вам лучше отдать его в химчистку перед тем, как снова надевать, – посоветовал Ромстед.

– Что? – Замешательство длилось лишь секунду. – Я не понимаю… Что надевать?

– Чепчик. Он две недели находился в закрытом чемодане вместе с коробкой сигар. От него теперь несет, как от табачной лавки.

– Так! – Закипевшая ярость уже была готова выплеснуться наружу, но эта женщина умела владеть собой, а потому просто рассмеялась. – Вот незадача! Значит, вы его нашли. – Полетт вынула шиньон из сумки, понюхала его и, состроив гримасу, бросила обратно.

– В любом случае это глупо, – сказал Ромстед. – Брубейкер уж конечно заметил его, когда обыскивал дом, так что если он обнаружит пропажу, то сообразит, что вы единственная, у кого была возможность забрать шиньон.

Полетт пожала плечами, достала из сумки пачку сигарет с фильтром и прикурила одну.

– Брубейкер мог уже догадаться, чье это, но ему наплевать.

– Это почему?

– Для начала пришлось бы доказать, что шиньон мой, – если только он не любит, когда ему подпаливают хвост. Кроме того, он должен быть абсолютно уверен, что это имеет отношение к убийству вашего отца. А такой уверенности у него нет и в помине, – Ну это как посмотреть. Однако Брубейкер наверняка смог бы выжать из вас ответ на вопрос, что старик делал в Сан-Франциско и зачем ему понадобились эти деньги.

Полетт покачала головой:

– Я не была с ним в Сан-Франциско.

– Конечно нет. Вы просто одолжили ему шиньон на время. Он же ездил на собеседование, чтобы наняться на работу у Финоккио…

– Ну хорошо, хорошо. Я была с ним, но только в Лас-Вегасе.

– Что? Я имел в виду – когда?

– Перед тем, как он отправился в Сан-Франциско. Мы выехали четвертого…

– Постойте. Вы сказали, что выехали? На чьей машине?

– На его.

– Это далеко?

– Четыреста пять миль. Мы проверяли.

– Извините, я на минутку. – Ромстед поспешил в гараж, открыл дверцу «мерседеса», чтобы еще раз проверить цифры. 13 937 минус 13 073 будет 864. Два раза по 405 будет 810. Итого в остатке всего лишь 54 мили .

– В чем дело? – Полетта стояла в дверях кухни.

Ромстед указал на отметку о техобслуживании:

– Он не мог ездить в Сан-Франциско на этой машине. Или даже в Рино, чтобы сесть на самолет. – Ромстед повторил для нее подсчеты. – Тогда как он туда добрался?

– Может, его кто-то подвез до аэропорта?

– А вам не кажется, что этому «кому-то» пора бы проявиться и сообщить куда следует обо всем, что ему известно? Тем более что Брубейкер проверял авиарейсы: за это время старик не резервировал никаких билетов.

Полетт нахмурилась:

– Хорошо. Лучше рассказать обо всем Брубейкеру. Я все равно ничего не понимаю в этой арифметике.

– Я сам скажу ему. Только боюсь, он не слишком поверит мне на слово.

– Черт побери, можете сослаться на меня, если это важно для следствия. За свою репутацию я не дрожу. Я, слава Богу, не замужем и не учусь в закрытом пансионе.

– А когда вы вернулись, машина была такой же грязной? – спросил Ромстед.

– Не помню, – ответила Полетт. – Было темно. Но почему она должна была покрыться пылью? Мы ведь не ездили по проселкам – ни туда, ни обратно, а когда добрались до места, то машина только слегка запылилась.

Ромстед кивнул. Да, похоже на то, что добрую часть из этих пятидесяти четырех миль проделали по проселочной дороге. Они вернулись в гостиную, и Ромстед снова принялся за пиво.

– А сколько вы пробыли в Лас-Вегасе? – спросил он.

– Ночь и следующий день. По-моему, мы отправились назад где-то около одиннадцати вечера. Когда он высадил меня у моего дома, было без малого пять утра. – Полетт вздохнула. – Сорок часов на ногах и всего около двух часов сна. Пожалуй, к лучшему, что мне не довелось встретиться в Гунаром, когда ему было лет двадцать восемь…

– Погодите, – перебил ее Ромстед. – Так вы вернулись домой к пяти утра шестого числа?

– Хм… да, верно.

«Всего за два часа, – подумал он, – до того, как он позвонил Винегаарду и распорядился о продаже акций».

– Тогда скажите, не лез ли он в Лас-Вегасе в бутылку? Я имею в виду, он не проигрался по-крупному?

Полетт улыбнулась:

– О Господи, конечно же нет. Сомневаюсь, проиграл ли он когда-нибудь хотя бы двадцать баксов. Ваш отец терпеть не мог азартные игры. Он любил повторять, что любой человек, имеющий маломальское уважение к математике, должен быть сумасшедшим, рассчитывая урвать свою долю от прибыли казино. Просто он обожал всякие шоу; ему нравилось, когда всем вокруг весело и никто даже не собирается отправляться в постель – по крайней мере спать.

– Он говорил вам, что едет в Сан-Франциско?

– Нет.

– Странно. Даже не намекал?

– Ни слова. И если бы на его месте был кто-то другой, то меня бы это здорово озадачило. Я хочу сказать, если бы этот кто-то собирался уехать сразу же после нашего возвращения, то непременно хотя бы обмолвился об этом. Но только не ваш отец – он все делал по-своему.

– Но ведь никто точно не знает, когда он уехал.

– Он уехал в течение нескольких ближайших часов, еще до полудня.

– Откуда вы это знаете?

– Потому что я проснулась и принялась распаковывать свои вещи. Когда обнаружила, что шиньона нет, то позвонила выяснить, не положила ли я его по ошибке к нему в чемодан. Телефон не отвечал. Я еще несколько раз в течение дня пыталась дозвониться, потом бросила это занятие.

– Хорошо, а не говорил ли он о какой-нибудь намечающейся сделке?

– Абсолютно ничего. И не должен был – он никогда этого не делал.

– Вы знаете версию Брубейкера? Он утверждает, что отец был замешан в перевозке наркотиков.

– Чушь собачья!

– Я рад, что вы в это не верите. Но боюсь, мы с вами в меньшинстве.

– Мой дорогой, у меня нет никаких иллюзий по поводу вашего старика; я знала его дольше, чем вы думаете. Это был заносчивый и нетерпимый человек, который обладал сексуальной притягательностью и выносливостью племенного жеребца, ваша мать – поистине святая женщина, раз она смогла выдержать пятнадцать лет брака с ним. Но преступником он не был.

– Вы были знакомы с ним еще до того, как он поселился здесь?

– Э… Несколько лет тому назад он спас мне жизнь.

– Как это?

– Видите ли, здесь, среди зарослей полыни, это звучит странно. Но он спас меня в море. – Взглянув на часы, Полетт встала. – Однако мне надо бежать. Если когда еще появитесь в наших краях – заходите, я расскажу вам об этой истории за ленчем и парой бокалов «Кровавой Мэри».

– С удовольствием принимаю ваше приглашение. Спасибо.

Ромстед вышел на крыльцо вместе с Полетт. Она уже садилась в «континенталь», когда на ограде загона для скота позади них неожиданно задребезжали жестянки, и на дорожку с ревом вылетел пыльный зеленый «порше» и резко затормозил рядом с машиной Полетт. Водитель, хлопнув дверцей, выбрался наружу, и Ромстеду показалось, будто он не вылез из машины, а как бы стряхнул ее с себя, как пальто, и отшвырнул в сторону. Ему на ум пришла старая шутка о футбольном судье, который если не находил место для парковки своего «фольксвагена», просто таскал его повсюду с собой.